Это удивительно, как много параллелей можно провести между поворотным пунктом начала 20-го века, символом которого стала Первая мировая война 1914 года, и поворотным пунктом 21-го века, начало которому положил майдан в Киеве в 2014 году, что собственно и привело к военной конфронтации между Россией и Западом.
После Первой мировой войны президент Соединенных Штатов Америки Вудро Вильсон объявил, что построит новый мировой порядок, свободный от войн. На деле произошло ровно наоборот: мир был втянут в потрясения межвоенного времени, которое закончилось развязыванием Второй мировой войны. После распада советской империи, сто лет спустя, перед США вновь встала по сути та же самая задача: создать новый, свободный от конфликтов и войн миропорядок. Каковы успехи?
Темы статьи: Номос земли Карла Шмитта / Эпоха эйфории / Конец эйфории (Европейское международное право/ Европейская система равновесия / Конец европейского права / Эпоха правового хаоса в период с 1919 по 1939 год / Новая эпоха правового хаоса с 1989/90 года / Порядок, основанный на правилах) / Изменение смысла войны (Персонификация военного преступления / Предвзятость международного суда / Американцы в Лиге наций) / Отмена войны вместо ее сдерживания (Сдерживание войны / Мораль и политика вместо закона и правосудия / Эмоционализация войны) / Криминализация войны (Учение о справедливой войне / Современная доктрина о справедливой войне / Смысл отмены войны / Криминализация войны после развала СССР / Современная война — война на уничтожение / Дискриминация России) / Гегемонистская стабильность по-американски (Развитие американского гегемонизма/ Начало Холодной войны / Развал Советского Союза) / Нападение, агрессивная война, агрессор: что под этим понимать? (Агрессивная война по-американски / Между актом агрессии и агрессивной войной / Разница между юридическим и моральным способом мышления / Устав Нюрнбергского трибунала / Принцип неделимой безопасности / Потеря доверия) / Деление на своих и чужих как тяжелейшее наследие европейской цивилизации (Две стороны абсолютного гуманизма / Глобальная линия «Западного полушария» / Поиск Нового Номоса земли / От самоизоляции к мировой интервенции / Поиск нового врага)
Номос земли Карла Шмитта
«Война — основа международного права». Именно под таким девизом известный юрист и философ Карл Шмитт рассматривает в своей работе «Номос Земли» (1950) развитие современного международного права. Период с 1870 по 1890 годы Шмитт описывает как последний расцвет евроцентричного международного права, известного как Jus Publicum Europaeum, существовавшего в Европе с 16-го по конец 19-го веков и защищавшего ее от разрушительных религиозных и гражданских войн. Это была эпоха большого европейского оптимизма и растущей веры в европейскую цивилизацию, прогресса и свободной торговли, которая, однако, вскоре уступила место эпохе распада Jus Publicum Europaeum, изменив сам смысл войны и разрушив прежний миропорядок. Это был глобальный переломный момент в истории человечества, след которого тянется в современную эпоху.
Шмитт заканчивает свое исследование современного международного права и мирового развития сразу после окончания Второй мировой войны, то есть без всякой связи с начавшейся тогда Холодной войной. Он не дожил до распада Советского Союза: Шмитт умер в 1985 году. Но его анализ эпох, связанных с развитием современного международного права и Номоса земли, позволяют нам провести параллели между двумя поворотными пунктами в истории человечества — Первой мировой войной и конфликтом на Украине.
Эпоха эйфории
В качестве отправной точки для сравнения можно взять период с 1870 по 1890 год, который Шмитт описывает как эпоху грандиозного европейского оптимизма и растущей веры в европейскую цивилизацию, прогресс и свободную торговлю. В Европе преобладал либеральный конституционализм, который считался образцом для всех конституций всех цивилизаций. Это было также время последней колонизации неевропейских земель европейскими державами, одобренной большой международной конференцией по Конго в Берлине в 1884-1885 годах. Чтобы отразить дух той эпохи, Шмитт цитирует слова короля Бельгии Леопольда II, который сказал буквально следующее: «Открыть для цивилизации ту часть земного шара, куда она еще не проникла, пронзить тьму, окутывающую целые народы, — вот, смею сказать, крестовый поход, достойный нынешнего века прогресса». (1)
Оптимизм был настолько велик, что примерно до 1890 года в Европе преобладало мнение, что европейское международное право является общим универсальным международным правом. Универсалистские привычки мышления, отмечает Шмитт, были очень сильны в то время, а общая картина мира изначально была евроцентричной, «поскольку человечество изначально понималось как европейское человечество, цивилизация, естественно, означала только европейскую цивилизацию, а прогресс — итог развития этой цивилизации». Увлекшись верой в победу и триумф своего международного права, семья европейских народов открыла свой дом для других, неевропейских государств и народов. Так, в 1980-ых и 1990-ых годах в европейское сообщество были приняты многие американские и азиатские государства, включая Соединенные Штаты Америки, Турцию и Японию. (2)
Сто лет спустя, в период с 1970 по 1990 год, на Западе также наблюдался большой оптимизм, основанный на растущей вере в свое превосходство над Советским Союзом. Горбачевская перестройка 1985 года, заявившая о переходе от конфронтации к миру во всем мире на основе идеи конвергенции двух систем, только усилила западный оптимизм. Перестройка обещала включение огромной советской империи, оторванной от свободной торговли, в западное экономическое пространство. Цивилизованное человечество по-прежнему понималось только как западное сообщество, а западная либеральная демократия — как лучшая форма правления. На волне всеобщего оптимизма американский политолог Фрэнсис Фукуяма предрёк в 1989 году «Конец истории». Увлекшись верой в свою победы, Запад вновь широко открыл свой дом для других, недемократических государств и народов, включая бывшие советские республики.
Габриэле Кроне-Шмальц пишет в своей книге «Ледниковый период. Как демонизируют Россию и почему это так опасно» (2017): «Когда в 1989 году Холодная война закончилась, Запад почувствовал себя победителем и уверовал в то, что его ценности — демократия, права человека, верховенство закона и капитализм — блестяще подтверждаются самим ходом истории. Сложилось впечатление, что будущее и состоит в том, чтобы распространить западную систему на весь мир. Исторических альтернатив больше не существует. Когда все государства станут демократическими, тогда и исчезнут все войны, мир станет лучше.»(3)
Однако триумф Запада, символом которого стала «перестройка» (по аналогии со словом «Конго»), был лишь коротким праздником: оказалось, что натянуть одеяло западной либеральной демократии на другие страны, включая Россию, очень даже непросто.
Конец эйфории
Как уже говорилось, к концу 19 века европейское сообщество, одержимое оптимизмом, открыла свой дом для других, неевропейских государств и народов. Однако, по мнению Шмитта, это было не просто количественное расширение и увеличение, а переход к новому, уже не евроцентричному мировому порядку.
Европейское международное право: Das Jus Publicum Europaeum
Для Шмитта Jus Publicum Europaeum был уникальным примером международного права, которому удалось положить конец разрушительным религиозным и гражданским войнам Средневековья и создать эффективные правовые инструменты для сдерживания войн в Европе. Основой этого права стало суверенное государство. Военные противники, являясь суверенными государствами, признавались европейским сообществом как justus hostis, то есть как равноправные враги, в отличие от мятежников, преступников и пиратов. Война превращалась в выяснение отношений между равноправными соперниками. Оба соперника, являясь justus hostis, противостояли друг другу на равных основаниях. (4)
Принцип юридического равенства суверенных государств, исключающий дискриминацию противника, был не единственной заслугой европейского международного права в деле сдерживания войн. Не менее важную роль играло и отсутствие криминализации войны как таковой. Шмитт поясняет: «Война между суверенными, равноправными государствами не считалась преступлением, тем более преступлением в уголовном смысле этого слова. До тех пор, пока действует принцип justus hostis, нет и криминальных войн между государствами. На данном этапе слово «военное преступление» не означает, что и война является преступлением.» Военные преступления определялись только как определенные «действия, совершенные во время войны», то есть разного рода нарушения законных правил ведения войны, например, нарушение Гаагского положения о сухопутной войне, норм закона морской войны или закона о военнопленных. «Для европейского юриста, по мнению Шмитта, было очевидным, что само употребление слова «преступление» еще не означает в международном праве криминализацию войны, пока факты преступления, преступник, наказание и суд четко не определены и не описаны». (5)
Европейская система равновесия: Das europäische Gleichgewichts-System
Войны в Европе не были незаконными и несправедливыми, пока они не нарушали общий порядок и баланс сил, как это было, например, в случае с наполеоновскими войнами. Шмитт говорит о системе равновесия, которая лежала в основе евроцентристского порядка и сдерживания войн. При этом речь идет не о политико-пропагандистской политике равновесия, а о верховенстве самой идеи баланса сил, в которой и заключалась способность сдерживать войны. Ведущую роль в этом процессе играли крупные европейские державы, поскольку они в первую очередь были заинтересованы в том, чтобы сохранять и поддерживать баланс сил и не допускать разрушения существующего порядка.
В эпоху Jus Publicum Europaeum возникло также планетарное равновесие, которое охранялось и оберегалось Британской империей. Согласно Шмитту, впервые в истории человечества противопоставление суши и моря стало всеохватывающей основой глобального международного права. Англия стала носителем универсальной, морской части евроцентричного глобального миропорядка, обратной стороной Jus Publicum Europaeum, гарантировавшего баланс сил между сушей и морем. Этот баланс обеспечивал стабильность в Европе, оберегал ее от опустошительных войн, был опорой мира во всем мире.
Конец европейского права: Die Auflösung des Jus Publicum Europaeum
Но в ходе Первой мировой войны европейское международное право, Jus Publicum Europaeum, распалось, а вместе с ним распалась и система равновесия. Первая мировая война началась как европейская «война суверенных государств старого образца», но вскоре перешла к войне нового типа. В этот период старый Номос земли, который господствовал в мире начиная с 16-го века, потерял свою силу. С этого момента начался поиск Нового Номоса земли. Хотя Англия и претендовала на то, чтобы стать центром нового миропорядка на основе новой глобальной системы равновесия, где, наряду с европейскими странами, нужно было считаться со множеством других мировых держав, она все же оказалась слишком слабой, чтобы обеспечить такое равновесие. Европейскую систему нельзя было просто так перенести на весь земной шар. На политическую мировую арену вышли другие, неевропейские державы, прежде всего Соединенные Штаты Америки, которые объявили свое собственное право решать мировые проблемы, связанные с построением нового пространственного порядка на земле (Raumordnung der Erde).
То, что теперь рассматривалось в юриспруденции как международное право или как международное законодательство, не было уже, по замечанию Шмитта, конкретным пространственным порядком земли (Raumordnung der Erde). «Это было падение в пропасть неопределенности, не знающей ни фундаментальных основ, ни пространственного измерения. На месте конкретного порядка Jus Publicum Europaeum не появилось даже тени нового, конкретного пространственного порядка в рамках международного права.» По мнению Шмитта, следствием этого стало то, что глобальная проблема пространственного порядка земли полностью исчезла из сознания людей. Новая проблема состояла в том, что на месте одного, общего для всех международного права появились различные международные законы, действующих в пределах отдельных больших пространств (Großräume). Правда, отмечает Шмитт, в то время для европейцев это не было какой-то особой проблемой: в их глазах весь мир по-прежнему оставался одной большой европейской цивилизацией. (6)
Эпоха правового хаоса: Epoche der Unordnung 1919-1939
Описывая межвоенный период с 1919 по 1939 год как эпоху беспорядка (Epoche der Unordnung), Шмитт сосредотачивает свое внимание на изучении перехода европейских войн Jus Publicum Europaeum, не знающих криминализации, в новый — дискриминационный — тип войны, который разрушил важнейшие принципы европейского миропорядка и стал самым большим препятствием на пути к миру во всем мире.
Сто лет спустя, после распада Советского Союза, история повторилась: вновь началось разрушение уже устоявшегося международного права, в данном случае мирового порядка, построенного на основах Ялтинской конференции 1945 года. Новый порядок должен был теперь соответствовать новому статус-кво Запада как победителя в Холодной войне. Тем не менее, несмотря на то, что Америка объявила о своем праве претендовать на роль центра мира и носителя нового глобального баланса сил, способного уравновесить интересы всех больших пространств (Großräume), пока ей с этой задачей не удается справиться. Другие, незападные державы, прежде всего Россия и Китай, выходят на мировую политическую арену, возвещая о появлении нового пространственного порядка Земли, более того, Нового Номоса Земли, который Соединенные Штаты Америки, как преемник Британской империи, тщетно пытаются установить с начала 21-го века.
Впрочем, как и сто лет назад, эта пространственная проблема не кажется сегодня для Запада какой-то неразрешимой задачей: он по-прежнему видит весь мир как единую, теперь уже западную цивилизацию. Последствия такого взгляда на мир удивительно схожи с тем, с чем столкнулась Европа сто лет назад: увеличение числа конфликтов, рост беспорядков и появление нового — дискриминационного — типа войны, который вновь встал на пути построения надежного мира во всем мире.
Новая эпоха правового хаоса: Die neue Epoche der Unordnung seit 1989/90
Первые признаки изменений можно наблюдать уже на примере войны в Югославии в 1999 году. Во-первых, бомбардировки Югославии были осуществлены без мандата Совета Безопасности ООН, что было бы невозможным, если бы Россию воспринимали тогда как равноправного геополитического противника, как это было во времена Холодной войны. Во-вторых, НАТО оправдывала свою миссию гуманитарными соображениям, якобы для того, чтобы — после до сих пор не доказанных массовых убийств в Рачаке — предотвратить сербский геноцид в Косово. Не ООН как международный арбитр, а державы-победительницы в Холодной войне решали теперь, кто является правым или неправым в гражданских войнах на Балканах. В-третьих, целями авиационных ударов были не только военные объекты, но и телестанции, объекты электро- и водоснабжения, мосты и дороги, сербские нефтеперерабатывающие заводы и химическая промышленность. Особенно циничным было использование кассетных бомб и боеприпасов с обедненным ураном. В ходе массированных американских бомбардировок во время войны в Ираке 2003 года различие между военными и гражданскими объектами вообще потеряло какое-либо значение. Это противоречило тому, что было в Европе перед Первой мировой войной, и тому, чего добивалось мировое сообщество во время Холодной войны.
В-четвертых, последствием войны стало провозглашение рядом стран независимости Косово в 2008 году, что привело к трудно разрешимой дилемме в международном праве. Заговорили даже о ящике Пандоры, который, как прецедент в международных отношениях, грозит взорвать нынешний правовой институт признания иностранного государства. Некоторые государства, в основном западные, признали независимость Республики Косово, в то время как другие, включая Украину, считают это нарушением суверенитета и территориальной целостности Сербии. После признания независимости Абхазии и Южной Осетии в 2008 году Россией и некоторыми другими государствами, и особенно после присоединения Республики Крым к России в 2014 году, эта дилемма в международном праве только обострилась.
Война американских беспилотников против исламских террористов с 11 сентября 2001 года знаменует собой следующий шаг в сторону новых методов ведения войны. Такая война не признает национальные границы, национальные конституции, уголовное право национальных государств и в целом правила ведения войны, закрепленные в Уставе ООН и многих международных мирных договорах.
Война в Ираке 2003 года представляет собой особый прецедент в международном праве, когда США, несмотря на явное противодействие многих стран, включая Россию, Францию и Германию, начали свою специальную военную операцию на основе сфабрикованных доказательств, не имея на это мандат ООН. Организация Объединенных Наций продемонстрировала свое полное бессилие перед авторитетом победителя в Холодной войне, Америки, хотя и подтвердила, в частности, в заявлении Генерального секретаря ООН Кофи Аннана, что американское вторжение в Ирак было незаконным и нарушало Устав ООН.
Порядок, основанный на правилах: Die regelbasierte Ordnung
Все это ведет к разрушению международного права, которое было сформировано после Второй мировой войны — в пользу нового миропорядка, который сейчас принято называть порядком, основанным на правилах. Это особенно очевидно на примере прецедента «Косово». Согласно этому правовому прецедентному было бы неправильно называть присоединение Крыма к Российской Федерации аннексией. Если Косово является исключением из правил, которое никогда не должно повториться, то необходимо на международном уровне признать прецедент «Косово» как преступление и грубое нарушение международного права, то есть те государства, в том числе США и Германия, должны отказаться от признания независимости Косово.
Но это изначально не входило в планы победителей в Холодной войне. Признание независимости Косово как правовой прецедент должно было заложить основу нового порядка, основанного на правилах, когда референдум или решение парламента становятся демократически легитимным инструментом для смены режима, то есть должно было юридически оформить продвижение Западом своей демократии в других государствах. Такое новое, через парламент или референдум образованное государство, должно было в итоге стать частью западного мира, как это и произошло в случае с Косово. Но данный прецедент не предусматривал его использование другими, недемократическими государствами, чему стало свидетельством признание Россией Крыма. На лицо был двойной стандарт, когда одним разрешалось то, что запрещалось всем остальным. Но это уже не дилемма международного права, а вопрос о праве державы-победительницы единолично решать, что в этом мире законно, а что противоречит международному праву.
Призрак новой мировой войны снова преследует Европу — как реакция на заявления победителей в Холодной войне, на руинах коммунистической империи построить новый мирный порядок, основанный на ценностях западной либеральной демократии. В этом контексте особенно актуально замечание Габриэле Кроне-Шмальц в своей книге «Ледниковый период»: «Установление нового либерального мирового порядка, подобное тому, которое изложил американский президент Джордж Буш в начале 1990-х годов, имело два центральных недостатка. Во-первых, Запад, особенно США, не мог устоять перед искушением действовать против собственных ценностей, когда они стояли на пути его геостратегических интересов. Во-вторых, набирало вес политическое направление, которое хотело использовать исторический момент и распространить западную демократию как можно шире, если необходимо — с помощью военной силы, по крайней мере через поддержку прозападных группировок внутри тех стран, которые еще не имели демократического устройства или имели его лишь наполовину. Идея была простая: активное ускорение демократических процессов, в том числе путем смены режимов, вместо эволюционного развития демократии. Западное сообщество взяло курс на спасение мира, при необходимости силовыми методами и против воли тех, кого они собираются спасать». (7)
Изменение смысла войны
Переход межгосударственных войн Jus Publicum Europaeum, не знавших дискриминации, в новый тип войн Шмитт описывает как изменение смысла войны (Sinnwandel des Krieges). Первые признаки такого изменения он находит уже в Версальском мирном договоре 1919 года, когда державы-победительницы, Франция и Англия, пытались сделать побежденный Германский рейх единственно виновным в войне. Коллективная вина (Kollektivschuld), которую в Jus Publicum Europaeum, безусловно, должны были нести все участники войны, была заменена конкретизацией военного преступления (Kriegsverbrechen), независимо от выяснения вопроса о том, кто собственно был виновником войны, независимо от протестов германской стороны и широко распространенного мнения, включая мнение американского президента В. Вильсона, что вину за Первую мировую войну должна нести вся Европа.
Персонификация военного преступления: Personifizierung des Kriegsverbrechens
Германский император Вильгельм II стал единственным обвиняемым в военном преступлении. Речь шла об обвинении в военном преступлении конкретного человека, чего не знало европейское международное право. Такую подмену коллективной вины в военном преступлении виной конкретного человека отражает статья 231 Версальского договора, которая, согласно Шмитту, сводится к вопросу о том, вели ли державы-победительницы «несправедливую агрессивную войну и поэтому должны нести неограниченную ответственность за все убытки», или же только Германия должна нести ответственность за войну и выплачивать репарации. Естественно, Франция и Англия пытались сделать только немцев виновниками войны, прикрываясь рассуждениями о том, «что Германия была агрессором и вела несправедливую войну». (8)
С конкретизацией военного преступления державы-победительницы попытались отменить один из самых важных принципов Jus Publicum Europaeum, а именно, что только государство, а не люди, может быть признано виновным и подвергнуто наказанию. И все же все попытки держав-победительниц наказать императора Вильгельма II оказались безуспешными. Шмитт отмечает: «В то время, в 1919 году, еще не было трудной задачей раскритиковать и опровергнуть статью 227 Версальского договора — как в рамках предыдущего европейского международного права, так и с точки зрения уголовного права. Международная юрисдикция одного государства над другим признанным государством или над признанным главой другого суверенного государства не существовала в европейском международном праве. … Война понималась во всех смыслах как война между государствами, а не между отдельными лицами или группами лиц. Согласно европейскому международному праву, войну вели не отдельные лица, не лично глава государства, а государство как таковое. Враг был justus hostis, то есть он не был преступником. Что касается состава нового преступления, то в ст. 227 он был изложен весьма туманно.» В результате карательные меры против Вильгельма II носили «неопределенный характер и были отданы полностью на усмотрение судьи». Следствием такой неопределенности стал тот факт, что канцлер Германии так и не предстал «перед международным судом в качестве международного преступника». (9)
Это был правовой прецедент, когда равенство суверенных государств как формальный принцип Jus Publicum Europaeum, определяющий справедливость войны, был заменен авторитетом держав-победительниц. Это была новая тенденция в вопросах войны: уже не «правовые основы войны», которые до 1914 года не знали дискриминации в отношениях между военными противниками, а державы-победительницы, согласно их новому статус-кво и их политико-моральным представлениям, могли решать, кто является военным преступником, а кто нет.
Конечно, можно спорить о том, справедливо или несправедливо были наказаны на Нюрнбергском процессе 1945-1946 годов не только Гитлер как глава государства, но и высшее руководство нацистского режима, а также о том, должен ли весь немецкий народ нести ответственность за военные преступления неонацистов. Но, по сути, при конкретизации военных преступлений и в этом случае были проигнорированы важные вопросы о войне, прежде всего такие, как причина войны и соучастие других в этой войне. Например, в Нюрнберге обошли вниманием активное участие американских компаний в восстановлении немецкой военной промышленности и роль Мюнхенского соглашения 1938 года в развязывании Второй мировой войны. Фашизм был осужден, но без попыток хотя бы четко определить его корни.
Украинский кризис 2014 года обозначил ту же самую тенденцию. Соединенные Штаты Америки вместе с союзниками не горят желанием разделить ответственность за катастрофические изменения в мире: во всех проблемах, конфликтах и даже катастрофах всю вину они возлагают на путинскую России и лично на президента России Путина. Осознание коллективной политической ответственности снова стало дефицитом. Победившие державы снова решают, кто является военным преступником, а кто нет.
Предвзятость международного суда: Blindheit des internationalen Gerichts
Уже тогда, после окончания Второй мировой войны Шмитт сомневался в том, что международный суд под эгидой держав-победительниц может стать независимым, надежным и беспристрастным арбитром мировых споров. Созданный в 2002 году, вскоре после окончания войны в Югославии Международный уголовный суд является тому доказательством. Среди прочего, он осудил югославского президента Милошевича как преступника против человечности, сделав его единственным виновником в югославской войне. И это несмотря на то, что до сих пор нет никаких доказательств того, что Югославия вынашивала план изгнания косовских албанцев из Косово, известного под названием «Подкова», который фактически и стал оправданием военного вмешательства НАТО в косовский конфликт.
Американцы в Лиге наций: Die amerikanische Delegation bei der Genfer Liga
Шмитт описывает истоки изменения смысла войны. По его словам, именно американские делегаты в Лиге Наций призывали к наказанию главы немецкого государств как морального преступника против человечества. Чтобы показать значение такого изменения в ходе войны, Шмитт приводит типично американскую точку зрения, возникшую из проекта в контексте подготовки Версальского договора, в котором война августа 1914 года называется несправедливой войной и агрессией. В декларации о Первой мировой войне говорится как о войне, «которая по своим масштабам, по количеству уничтоженных человеческих жизней и имуществу, по жестокости и невыносимым страданиям превосходит все войны современности». Виновные в такой позорной войне, и это ключевой момент заявления, «не должны войти в историю без клейма позора». То есть, они должны «предстать перед судом мирового общественного мнения, чтобы понести наказание, вынесенное человечеством в отношении виновников величайшего преступления, совершенного против мира». (10)
Отмена войны вместо ее сдерживания
Наибольший вклад в изменение смысла войны, по мнению Шмитта, внесли Соединенные Штаты с их попыткой отменить войну как таковую, чисто в американской традиции outlawry of war, которая объявляет войну вне закона, осуждает все войны как таковые и объявляет американский континент, в отличие от погрязшей в войнах Европы, идеалом свободы и мира. Именно американские делегаты после окончания Первой мировой войны в ходе обсуждений на Парижских конференциях призывали к наказанию глав государств, объявляя агрессивную войну несправедливостью и моральным преступление против человечества. Отмена всех войн (Abschaffung des Krieges), что первоначально воспринималось как идеал свободы и мира на американском континенте, должна была теперь заменить практику сдерживания войны (Hegung des Krieges), хорошо зарекомендовавшей себя в Jus Publicum Europaeum. После ряда американских доктрин и особенно Пакта Бриана- Келлога 1928 года принцип запрет войны вошел в основу национальной политики Америки. Не сдерживание, а отмена войны как правовой институт должна была теперь стать новой международно-правовой конструкцией мира во всем мире, которую активно продвигали американские делегаты в Лиге наций.
Тем не менее Лиге наций так и не удалось создать свою собственную систему предотвращения войн и предотвратить Вторую, еще более опустошительную мировую войну. Шмитт концертирует свое внимание на причинах беспорядков межвоенного времени с 1919 по 1939 год с точки зрения международного права. Он задается вопрос, не являлись ли уже первые попытки отмены и объявления войны вне закона трансформацией смысла войны и заменой ее, в противовес войнам между государствами, актом возмездия за криминальное преступление, и тут же показывает трудности, с которыми столкнулась Лига наций при реализации американского идеала отмены войны. (11)
Сдерживание войны: Die Hegung des Krieges
Шмитт не раз указывал на то, что, что смыслом международного права является не отмена войны, а ее ограничение и сдерживание, то есть предотвращение войны на уничтожение (Vernichtungskrieg). Для него сдерживание войны означало не устранение войны как таковой, а предотвращение ее самой жестокой формы, то есть войны на уничтожение, какими были религиозные и гражданские войны в 16-ом и 17-ом веках. Современная война на уничтожение, в его понимании, — это война, в которой разрешены все средства уничтожения, например, массированные бомбардировки с воздуха. (12)
По мнению Шмитта, сутью межгосударственных войн, которые в Европе удавалось успешно сдерживать, было умение на определенной территории уравновешивать, на глазах у всех свидетелей, силы противников. Он пишет: «Устранение или избежание войны на уничтожение возможно только через умение уравновешивать силы. Это, в свою очередь, возможно только при признании противника как равноправного врага, то есть как justus hostis. Это и обеспечивает основу для сдерживания войны.» Поэтому для него европейские войны не были каким-то хаосом. В них заключалась высшая форма порядка, на которую только способна человеческая сила. В них, в этих войнах, была заложена единственная защита против порочного круга репрессий, актов ненависти и мести, целью которых является взаимное уничтожение. (13)
Для Шмитта война сама по себе не является причиной анархии. Он пишет: «Было бы ошибкой говорить об анархии Средневековья, потому что в Средние века вражда и право на сопротивление признавались как институты и методы правовой защиты. Было бы столь же неверно называть правопорядок, существующий в Европе с 17-го по 20-й век, анархией, только потому, что он допускал войны.» (14)
После окончания Первой мировой войны в Женеве было много разговоров о том, чтобы объявить войну вне закона и отменить ее, но никогда о том, чтобы научиться сдерживать ее в рамках нового пространства. Это было еще одним признаком изменения смысла войны: на смену ее сдерживания, как это было в Европе, устанавливался принцип ее устранения. Однажды, перед Второй мировой войной, народы Европы уже испытали на себе, что это значит, а именно, что запрет войны как таковой и объявление войны преступлением еще не ведет к ликвидации войн. Для того чтобы вынести свой вердикт к отмене войны как формуле мира, Шмитт указывает на две истины: «Во-первых, задача международного права состоит в том, чтобы предотвратить войну на истребление, то есть избежать такую войну, если она приближается, и, во-вторых, отмена войны без реального ее сдерживания приводит лишь к новым, возможно, еще более ужасным видам войны, возврату гражданских войн и другим видам истребительных войн». Шмитт не сомневался в том, что «сдерживание, а не отмена войны было до сих пор настоящим успехом закона, до сих пор единственным достижением международного права». (15)
Мораль и политика вместо закона и правосудия: Moral und Politik statt Recht und Justiz
В основе неудачи Лиги наций с ее идеалом отмены войны лежала, по словам Шмитта, дилемма между юридически формальным подходом к запрету войны и политически-морально-объективным решением основных проблем, связанных с причинами войны. Речь идет о переводе основных проблем войны из компетенции правосудия в область политики и морали. По мнению Шмитта, для каждого европейского государственного деятеля и каждого европейского гражданина в то время было очевидным, что вопрос об отмене войны по существу являются вопросами разоружения и обеспечения безопасности. Но это скорее политические и моральные вопросы, чем юридические. Это означает, что важнейшие проблемы войны — это поле деятельности не только юристов, но и широких масс населения, которые, однако, воспринимают юридические концепции войны как нечто искусственное, формальное и даже как демагогию, направленную на то, чтобы отвлечь общественное мнение от насущных проблем войны и мира. В результате важнейшие правовые вопросы, такие как правомерность войны или ее причина, остаются вне рассмотрения. (16)
Таким образом, вопросы войны перемещаются из сферы правосудия в сферу формирования общественного мнения, где СМИ играют особую роль. Для держав-победительниц позиция СМИ особенно важна: пресса должны закрепить их авторитет и обеспечить легитимность их решений в вопросах войны. Шмитт на примере немецкого кайзера Вильгельма II показывает, что может означать такая связь между политикой, моралью и общественным мнением: в 1920 году, согласно опроса населения в одном из американских еженедельников, большинство американцев пожелали ему смертную казнь или изгнание. (17)
Эмоционализация войны: Emotionalisierung des Krieges
Известно, что эмоциональное восприятие войны намного сильнее любых рассуждений о справедливости войны и всех других юридических формальностей. Перенос основных вопросов войны в сферу политики и морали означает, таким образом, возрастание роли общественного мнения, которое, в свою очередь, находится под сильным влиянием СМИ, манипулируемые в значительной степени властями. В принципе, это секрет Полишинеля: с момента изобретения печатного станка СМИ стали неотъемлемой частью всех войн, революций и конфликтов. Октябрьская революция 1917 года была подготовлена, как известно, выпуском и распространением газеты Ленина «Искра» под девизом «Из искры возгорится пламя». С помощью нацистской пропаганды евреи и коммунистическая Россия были превращены в злейших врагов Германии. С 11 сентября 2001 года мусульмане и политический ислам возведены в ранг опаснейших врагов Запада. И т. д. Сегодня путинская Россия стала очередным врагом Запада, причем, с попыткой посадить Путина, весь русский народ и русскую культуру на скамью подсудимых. Со своей стороны, российские СМИ конструируют из Запада естественного врага российской цивилизации.
Сегодня, в условиях тотальной политизации всех сфер общественной жизни — от спорта, медицины и культуры до бизнеса, образования и научных исследований, — это звучит как еще одно предупреждение Шмитта: если юриспруденция уступает свое место политике, жди войны. Полная политизация войны, когда все правовые вопросы и проблемы рассматриваются как «не юридические вне рамок юридического», ставит весь мир вновь перед глобальным вызовом: предотвращение новой мировой войны. При этом юстиция вновь демонстрирует свою полную беспомощность перед лицом политики и морали, отказываясь, где-то даже намеренно, от ясного и конкретного объяснения основных положений о войне и мире. Кто несет вину за войны в Югославии, Ираке, Сирии, Ливии, на Украине? В чем причины этих войн? Кто является агрессором, а кто защитником? Кто должен решать, какая война является справедливой или незаконной с точки зрения международного права? И т. д. К сожалению, эти важные вопросы остаются без внимания. На них отвечают не юристы, а политики, привлекая на свою сторону СМИ для формирования общественного мнения.
Это особенно заметно на примере конфликта на Украине. Та легкость, с которой общественное мнение на Западе возлагает вину за украинский кризис и за мировой кризис в целом на Россию, ясно показывает, что старое противоречие между политикой и правом, которое привело к провалу Лиги наций и открыло дверь для Второй мировой войны, до сих пор не преодолено. СМИ взяли на себя ведущую роль в формировании общественного мнения и вытесняют правовые вопросы украинского конфликта в свой виртуальный суррогат, где решающую роль играет не поиск истины, а нагнетание эмоций среди населения. Многие просто не в состоянии понять причины конфликта на Украине и в целом причины мирового кризиса. Словом, отмена войны и ее объявление вне закона не устранили опасность самой войны — печально забытое послание межвоенного периода.
ООН, как преемница Лиги наций, избежала участи своего предшественника только потому, что, помимо принципа голосования при принятии своих решений, ввела также Право вето в Совете Безопасности ООН. Можно сказать, что во время Холодной войны Право вето стало важнейшим инструментом не для отмены войны, а для ее сдерживания. Чтобы убедиться в этом, достаточно взглянуть на список наложенных вето с 1946 по 2017 год. (18)
С 1946 по 1969 год СССР использовал Право вето чаще всего, но с 1970 по 1991 год, когда Советский Союз получил поддержку большинства членов в ООН, чаще всего использовали Право вето США, Франция и Великобритания. Естественно, после распада Советского Союза Правом вето чаще стали пользоваться Россия и Китай, в то время как для Запада, как для победителя в Холодной войне, существующие методы сдерживания войны и особенно Право вето стали уже обузой.
Сможет ли отмена Права вето, чего добиваются некоторые западные страны, сделать мир более мирным — это еще тот вопрос.
Криминализация войны
По мнению Шмитта, самая большая опасность для мира во всем мире кроется не в самой войне, а в криминализации войны, которая началась после Первой мировой войны и выражалась прежде всего в претензии держав-победительниц решать, какая война справедливая, а какая нет, без попытки разобраться в самых важных вопросах войны, таких как право на самооборону (Recht auf Selbstverteidigung), а также вопроса о том, кого считать виновником в войне (Kriegsschuldfrage).
Согласно Шмитту, два юридических понятия, justus hostis и justa causa, играют фундаментальную роль в объяснении того, какая война является справедливой, а какая нет. В случае с justus hostis речь идет о юридическом признании противника (врага), что отличает его от преступника и от недочеловека. Для Шмитта способность признавать в противнике justus hostis является началом любого международного права. Понятие justa causa связано с вопросом о причинах войны, требующего в свою очередь разъяснения многих других вопросов, таких как: В чем заключается суть преступления? Кто является агрессором, а кто защитником? Кто обвинитель и кто обвиняемый? И т. д. Особенно вопрос о том, кого следует считать виновником в войне, на протяжении всех веков считался самым трудным. К нему относились с большим скептицизмом, считая, что определить виновника в войне, то есть отличить агрессию от самообороны, в принципе невозможно.
Учение о справедливой войне: Lehre des gerechten Krieges
Эти два понятия, justus hostis и justa causa, лежат в основе учения о справедливой войне, которая возникла в Republica Christiane в результате христианского миссионерства и была призвана оправдать испанскую и португальскую конкисту, а также колонизацию всех нехристианских народов в целом. Согласно этому учению, все христианские князья являлись юридически признанными justus hostis, то есть справедливыми воинами (gerechte Krieger), что освобождало их от вины за военный действия, поскольку все формальные вопросы, связанные с justa causa, то есть с вопросами о причинах войны, брала на себя Католическая церковь. Крестовые походы, санкционированные церковью, также были справедливыми войнами.
Однако, начиная с 16 века, средневековое учение о справедливой войне стало терять всякий смысл: ее отменило европейское право Jus Publicum Europaeum. Все противоборствующие государства в Европе признавались как justus hostis. Вопрос о справедливости войны решался уже не через авторитет церкви, а в рамках международного права, основанного на равноправии суверенных государств.
Одновременно решался вопрос и с justa causa. Шмитт поясняет: «Порядок международного права исходит теперь не из justa causa, а из justus hostis и определяет войну между суверенными и равноправными государствами как законную войну». По мнению Шмитта, это был великий прогресс в межгосударственном европейском праве. Война утрачивала свой карательный характер и тенденцию к дискриминации противника. В противоположность жестоким гражданским и религиозным войнам, в противоположность к колониальным войнам, которые велись против «диких» народов, это означало рационализацию и гуманизацию ведения войны с далеко идущими последствиями. Враг переставал быть тем, кого необходимо уничтожать. Благодаря этому появилась возможность устранять или избегать войны на уничтожение. Именно поэтому, по мнению Шмитта, европейское международное право, основанное на равноправии всех государств, преуспело в контроле над войнами. (19)
Современная доктрина о справедливой войне: Moderne Lehre des gerechten Krieges
Но после распада Jus Publicum Europaeum распалась и конструкция европейской поддержки мира. Теперь не равенство суверенных государств являлось формальной точкой отсчета для определения того, что является справедливой войной, а авторитет держав-победительниц, как аналог средневековому авторитету церкви, взявшего на себя право решать, что такое справедливость в войне и кто в ней является военным преступником. Доктрина справедливой войны получила новую жизнь.
Однако, по мнению Шмитта, это было не возвращение к средневековому учению, а фундаментальное изменение концепций врага, войны и справедливости, заложенных в этом учении. Средневековое учение все же признавало в нехристианских противниках justus hostis и не отменяло концепцию войны как таковой. «В противоположность этому, — подчеркивает Шмитт, — современная теория справедливой войны была направлена именно на дискриминацию противника, который ведет несправедливую войну. Сама война становится преступлением в уголовном смысле этого слова. Агрессор объявляется преступником в самом прямом уголовном смысле этого слова; он объявляется вне закона, как пират». (20)
Таким образом, противник становится уже не justus hostis, а преступником. Все формальные вопросы justa causa, то есть вопросы вины за разжигание войны, переходят в ведение держав-победительниц, в соответствии с их статусом кво и взятой на себя обязанностью сохранять порядок: наподобие того, как церковь своим авторитетом санкционировала крестовые походы и миссионерство на колонизированных территориях. (21)
Отмена войны как американский идеал мира во всем мире делает, таким образом, саму войну преступлением в уголовном смысле этого слова. Более того, отмечает Шмитт, в справедливой войне, если ее связать с justa causa, всегда присутствует скрытый повод к дискриминации противника и устранению войны как правового института. Согласно Шмитту, война быстро превращается в простое карательное действие, враг становится просто преступником, а все остальные вопросы, например, лишение прав или конфискация имущества, решаются уже сами по себе. (22)
Смысл отмены войны: Der Sinn der Abschaffung des Krieges
Теперь смысл отмены войны становится более очевидным. Шмитт пишет: «В современной дискриминационной концепции войны разделение права и бесправия в войне служит тому, чтобы к врагу относиться уже не как к justus hostis, а как к уголовному преступнику. В результате война перестает быть частью международного права, даже если убийства, грабежи и разрушения не прекращаются, или даже если они увеличиваются в результате появления новых, современных средств уничтожения. После того как война для одной из сторон превращается в карательное действие в смысле современного уголовного права, враг с другой стороны перестает быть justus hostis. Против него ведется уже не война и тем более не мероприятие в рамках борьбы, например, с пиратами, которые являются врагами совершенно в другом, не связанным с международным правом смысле. Враг на другой стороне совершил преступление в уголовном смысле, он уличен в развязывании войны. Следовательно, действия против него — это больше не война с ним и тем более не объявление полицейской борьбы против гангстеров; действия против врага превращаются в карательную экспедицию, а в конечном счете, при современной трансформации уголовного права в борьбу с нарушителями общественного спокойствия, в мероприятие против какого-нибудь смутьяна или нарушителя спокойствия, при использовании всех возможных технических средств для его устранения. Война отменена, но только потому, что враги на другой стороне больше не признаются равными с моральной и правовой точки зрения.» (23)
Другими словами, авторитет держав-победительниц позволяет по морально-политическим причинам считать свою военную интервенцию уже не войной, а карательной акцией или мероприятием против нарушителя мира на земле, поскольку тот, кто нарушил этот мир, является не justus hostis, а простым военным преступником. Отмена войны как новая конструкция мирового порядка и криминализация войны становятся двумя сторонами одной медали: одно предполагает другое. Оба — отмена и криминализация войны — ставят политику и мораль выше международного права.
Криминализация войны после развала СССР: Kriminalisierung des Krieges nach dem Zusammenbruch der UdSSR
В период между двумя мировыми войнами и особенно в период Холодной войны возможности для криминализации войны были ограничены: сперва нацистская Германия, а затем Советский Союз продемонстрировали державам-победительницам в Первой мировой войне свои амбиции на мировое господство. Только после распада Советского Союза криминализация войны пережила настоящий бум. Она реализовалась в претензии Америки, победившей в Холодной войне, стать наконец-то единственной сверхдержавой.
С 1989/90 года США претендуют на то, чтобы единолично решать, в соответствии со своим новым статус-кво и авторитетом, какие войны являются справедливыми или несправедливыми, кто является агрессором и военным преступником, без учета важнейших вопросов войны, таких как justus hostis и justa causa. Америка стала относиться к своим противникам не как к равноправным противникам, а как к уголовным преступникам, против которых ведется не война, а карательные действия, именуемые как специальные операции с выразительными названиями: Allied Force в Югославии в 1999 году, Iraqi Freedom в Ираке в 2003 году и Odyssey Dawn в Ливии в 2011 году.
Дискриминация путинской России, начавшаяся задолго до кризиса на Украине, не оставляет сомнений в том, что криминализация войны находится в полном разгаре. Российской Федерации было отказано считать себя равноправным соперником. Принцип justus hostis, который действовал во времена Холодной войны, когда оба геополитические противники, США и Советский Союз, должны были признавать друг друга в качестве равноправных врагов, была отброшена за ненадобностью. Не равные соперники в вопросе мировой безопасности, а только США и их союзники должны теперь решать, что хорошо и что плохо для мира во всем мире. Понятия агрессии и самообороны снова утонули в понятии «справедливой войны» (ein gerechter Krieg), которую теперь ведет западная цивилизация во имя порядка на земле. Любые сомнения в том, кто в действительности в этой войне объект, а кто субъект нападения, пресекаются в зародыше.
Современная война — война на уничтожение: Vernichtungscharakter des modernen Krieges
Уже тогда, после Второй мировой войны, под впечатлением от англо-американских бомбардировок немецких городов, Шмитт увидел глобальную угрозу миру во всем мире, связав ее с трансформацией межгосударственных войн в современную «справедливую войну». Любая война, даже справедливая, подчеркивает Шмитт, связана с оружием. Техническое развитие средств уничтожения в корне меняет характер войны. Шмитт показывает это на примере военно-воздушных сил. Война с воздуха носит характер истребления, потому что бомбардировка с воздуха несет с собой только истребление. (24)
Современные войны находятся под сильным влиянием технического прогресса в производстве оружия дальнего действия и в принципе являются войнами на уничтожение. В 21 веке это становится основным вопросом войны и мира: современным оружием уничтожения, безусловно, являются сегодня не только бомбардировщики или низколетящие самолеты, о которых пишет Шмитт, но и беспилотники, ракеты и системы, способные запускать и уничтожать эти ракеты и беспилотники. Такой вид оружия — в контексте изменения смысла войны — обладает еще большим разрушительным действием, чем воздушная война.
Обе эти проблемы — техническая и проблема справедливой войны — стали самыми важными вопросами мира во всем мире. В войне, где участвуют две стороны, подчеркивает Шмитт, принадлежит определенный шанс на победу, пусть даже минимальный. Если такой шанс пропадает, то противник превращается в объект по принуждению к миру. Это ведет лишь к усилению противоборства сторон. Шмитт формулирует главную проблему современной справедливой войны: «Уверенный в своей силе противник считает свое превосходство в оружии доказательством своей justa causa и объявляет врага преступником, поскольку уже не хочет считаться с принципом justus hostis. Превращение врага в преступника с одновременным привлечением на свою сторону justa causa происходит параллельно с усилением средств уничтожения и расширением театра военных действий. Рост технических средств уничтожения открывает неисчерпаемые возможности для разрушительной, правовой и моральной дискриминации врага.» (25)
Дискриминация России: Diskriminierung Russlands
Во время Холодной войны между двумя сверхдержавами существовал ядерный и военный баланс, который не позволял им криминализировать войну. Две сверхдержавы, США и Советский Союз, считались признанными и равноправными державами во всех международных организациях. Вопрос justa causa, то есть вопрос о причине войны, решался через идеологическое противостояние: авторитет двух держав был достаточен для того, чтобы свои интересы защитить военным путем. Войны не были отменены (Вьетнам, Афганистан и т. д.), но, начиная с Карибского кризиса 1962 года, они велись в рамках региональных или прокси-войн, без перехода к разрушительной ядерной войне.
С середины 1990-х годов, после расширения НАТО и полного игнорирования интересов безопасности России, Российская Федерация превратилась из субъекта в объект принуждения к миру. Чем больше США наращивали свое техническое превосходство над ослабленной Россией, сосредоточившись на производстве современных средствах поражения, тем больше у них было искушение дискриминировать Россию как врага — юридически, морально или любым другим способом. Все карательные действия против России приобретали отныне статус справедливой войны.
«В справедливой войне для тех, кто ее ведет, все средства хороши.» Это было правилом средневекового учения о справедливой войне. Шмитт показывает, к каким результатам может привести дух такой войны: «Превращая сегодня войну в полицейскую акцию против нарушителей спокойствия, преступников и вредителей, необходимо также ожидать усиление методов «полицейского произвола». Это ведет к тотальной дискриминации врага — до его полного уничтожения». (26)
Так происходит переход от справедливой к тотальной войне. Стремительно растущая русофобия и личная дискриминация президента России Путина лишь подтверждают такое развитие событий. При этом риски возможного перехода от справедливой войны к тотальному уничтожению, при условии, что «в справедливой войне все средства хороши», более чем очевидны. В противостоянии двух ядерных держав, Америки и России, которые сегодня снова находятся в относительно равных условиях, это было бы походом к новой, теперь уже ядерной войны на уничтожение.
Не случайно Шмитт закончил свою книгу «Номос Земли» предупреждением об огромной опасности криминализации войны. На его взгляд, это и есть самое главное препятствие на пути к миру.
Гегемонистская стабильность по-американски
Система баланса сил (Gleichgewichts-System) юридически признанных и действительно суверенных государств в рамках Jus Publicum Europaeum была основой европейского мира с 16-го до конца 19-го века. Однако после Первой мировой войны, в связи с распадом Jus Publicum Europaeum, она была заменена новой системой, которая была успешно опробована Соединенными Штатами Америки на американском континенте после окончания войны и нашла свою прописку в Лиге наций.
Для описания американского опыта построения новой системы Шмитт использует термин «гегемонистский баланс сил» (hegemoniales Gleichgewicht). Это тот случай, когда абсолютная гегемония одного государства определяет порядок для более слабых и средних игроков. Сначала это были государства на американском континенте, такие как Куба, Гаити, Сан-Доминго, Панама и Никарагуа, которые формально были суверенными, но в действительности экономически и в военном отношении зависели от США. Это привело к современному типу интервенции, когда право Америки на вмешательство в дела других государств обеспечивалось не только военными базами, военной оккупацией или другими силовыми методами, но и с помощью договоров и соглашений с контролируемыми государствами. Так что можно было утверждать, что чисто юридически в данном случае речь не шла о какой-либо интервенции. (27)
Система равновесия по типу Jus Publicum Europaeum и система гегемонистского равновесия по американскому типу с тех пор стали двумя конкурирующими концепциями мира во всем мире. Европейская система стабильности, предусматривающая реальный, а не только формальный суверенитет государств, безусловно, имеет преимущество: она уже дважды доказывала, что способна сдерживать войны — в Европе с 16-го по 19-й век и в эпоху биполярного мира. Гегемонистская система равновесия, которая основана на контроле сильного над слабыми, должна еще доказать свою эффективность на практике: она не имела успеха в межвоенный период с 1919 по 1939 год, но и сегодня выглядит недостаточно убедительной, хотя после окончания Холодной войны получила универсальный шанс контролировать весь мир во всех его формах и во всех его институтах.
Развитие американского гегемонизма: Entwicklung der amerikanischen Hegemonie
Развитие американского мирового гегемонизма хорошо прослеживается в американских доктринах и заявлениях. Шмитт подчеркивает важность четырех таких документов: доктрины Тобара 1907 года, пакта Бриана- Келлога 1928 года, доктрины Стимсона 1932 года и Панамской декларации 1939 года. Он пишет: «Согласно так называемой доктрине Тобара, которая легла в основу соглашения с центрально-американскими республиками Коста-Рика, Гватемала, Гондурас, Никарагуа и Сальвадор, правительство другого государства, пришедшее к власти в результате государственного переворота или революции, не должно быть признано, пока оно не будет сформировано в результате свободных выборов на основе конституции. Таким образом, демократическая форма законности и легитимности была объявлена стандартом международного права. Президент В. Вильсона возвел этот стандарт демократической законности для всей западной Зоны влияния (westliche Hemisphäre). Признанными стали считаться только те правительства, которые были сформированы на основе демократической конституции. Что при этом конкретно считать демократией и легальностью, могли определять, интерпретировать и санкционировать только те правительства, которые были признаны как демократическое, в данном случае правительство Соединенных Штатов Америки.
Очевидно, что такая практика признания новых правительств носила интервенционистский характер. Это означало, что правительство в Вашингтоне могло эффективно контролировать каждое конституционное и правительственное изменение другого государства на американском континенте. До тех пор, пока зона влияния Соединенных Штатов ограничивалась только этим континентом, американская практика контроля не выходила за его рамки. Но как только Соединенные Штаты объявили весь земной шар Зоной своего влияния, американская практика признания новых правительств стала касаться любого государства. (28)
С пактом Келлога 1928 года, подчеркивает Шмитт, изменился мировой аспект международного права: Теперь весь мир вошел в Зону западного влияния, что привело к дальнейшему изменению смысла войны. Американский идеал outlawry of war, то есть запрет и отмена войны, теперь должны были распространялся на всю планету. Его целью было «сохранить в руках Соединенных Штатов решающее слово в вопросе о допустимости войны, даже в противовес Лиги наций, а также в противовес Англии и Франции — двух европейских держав, доминирующих в Лиге наций». (29)
Доктрина Стимсона 1932 года (также известная как доктрина Гувера-Стимсона) была юридически связана с пактом Келлога 1928 года. Шмитт пишет: «Согласно ей, правительство Соединенных Штатов оставляло за собой право отказывать везде, где это возможно, в «признании» изменения формы собственности, если это было связано с незаконным применением силы. Это означало, что Соединенные Штаты, преодолевая различия между Востоком и Западом, стали претендовать на то, чтобы решать правильность и неправильность любых территориальных изменений на всей планете. Это была претензия к установлению нового пространственного порядка Земли (Raumordnung der Erde). Любая операция в любой точке Земли теперь уже касалась Соединенных Штатов».
Шмитт цитирует слова американского президента Гувера (1928), на которые ориентировался госсекретарь Стимсон, обосновывая свою доктрину: «Акт войны в любой части мира — это акт, который наносит ущерб интересам моей страны». О значении доктрины в международном праве Шмитт пишет: «Практика Jus Publicum Europaeum стремилась охватить конфликты в рамках системы равновесия (Gleichgewichts-System); теперь она должна была стать универсальной — во имя единства в мире». В таком подходе к мировой политике Шмитт увидел оправдание для вмешательства во внутренние дела других государств, которое к тому же охватывало все важные мировые политические, социальные и экономические события. Доктрина мирового американского доминирования или, по Шмитту, мировой интервенции (Welt-Intervention) получала тем самым свое логическое завершение. Как заметил Шмитт, во время борьбы за независимость Соединенные Штаты находилось в изоляции и глухой обороне. Декларация 1932 года полностью развернула Америку в сторону экспансии. (30)
Особую роль сыграла Панамская декларация от 3 октября 1939 года. В пределах зоны безопасности, установленной данной декларацией для защиты нейтралитета американских государств, воюющие стороны не должны были отныне совершать враждебные действия. Линия этой зоны простиралась на 300 морских миль в Атлантическом и Тихом океане по обе стороны от американского побережья. Это был новый вид пространственного ограничения театра военных действий, который касался уже не только земной поверхности, но и моря. В прошлом, когда речь шла о так называемой доктрине Монро, люди обычно думали только о сухопутной части американского континента, предполагая, что океан — это свободное море, как его понимали в 19-ом веке, то есть оно никому не принадлежит. Теперь Зона американского влияния распространялась и на часть моря. Это была, по мнению Шмитта, новая, современная форма захвата моря (Seenahme), устранявшая ее прежнюю форму. (31)
Начало Холодной войны: Beginn des Kalten Krieges
Доктрина Трумэна 1947 года не входила в список документов, которые рассматривал Шмитт, тем не менее она логично вписывается в доктрину американского доминирования. В американской программе, объявленной президентом Трумэном перед обеими палатами Конгресса 12 марта 1947 года, США объявили себя защитником свободного мира в борьбе против коммунистической угрозы. Трумэн заявил: «В настоящий момент почти каждая нация в мире должна выбрать между альтернативными образами жизни. Выбор слишком часто далеко не свободный. Один образ жизни основан на воле большинства и отличается свободными демократическими учреждениями, свободными выборами, гарантиями свободы личности, свободы слова и религии и свободы от политического притеснения. Второй образ жизни основан на желании меньшинства, насильственно наложенного на большинство. Он отличается террором и притеснением, управляемой прессой и подавлением личных свобод. … Свободные народы мира обращаются к нам с просьбой в поддержании их свободы. Если мы колеблемся в нашем лидерстве, мы можем подвергнуть опасности мир во всем мире. И, конечно, мы подвергнем опасности благосостояние нашей нации.» (32) Таким образом, демократия стала боевым лозунгом американского доминирования.
Знаменитая речь премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля о «Железном занавесе» (1946) и доктрина Трумэна знаменуют собой начало Холодной войны. Можно сказать, что это было официальное объявление о рождении нового нормативного проекта Запада (normatives Projekt des Westens), основанного на системе гегемонистского равновесия (hegemoniales Gleichgewicht). Время было более чем подходящее: Америка стала первой страной, получившей в свои руки ядерное оружие и даже испытавшей его в Хиросиме и Нагасаки. Это могло стать убедительным аргументом в пользу реализации нормативного проекта Запада, если бы Советский Союз не разработал собственную ядерную программу в кратчайший срок. 29 августа 1949 года советская атомная бомба была успешно испытана, и реализация проекта была отложена на будущее — в силу ядерного баланса между Советским Союзом и США.
Развал Советского Союза: Der Zusammenbruch der Sowjetunion
Невероятно быстрый распад коммунистического блока породил у Запада иллюзию, что теперь-то он сможет легко реализовать свой проект. Представление о балансе сил, основанное на европейской системе равновесия (Gleichgewichts-System), и универсальная глобализация, в основе которой лежит система гегемонистского равновесия (hegemoniales Gleichgewicht), приобрели основополагающее значение при построении нового мирового порядка в 21-ом веке. По логике развития мира под руководством единственной сверхдержавы Америки, баланс суверенных государств, как и вообще любой реальный — а не только формальный — государственный суверенитет, — это слишком много и даже опасно. Сегодня это особенно заметно в деятельности многочисленных международных организаций, где формальный суверенитет их членам казалось бы гарантирован, но де-факто их экономическая и политическая зависимость от американского глобального центра силы остается незыблемой. ООН не является исключением. С одной стороны, принцип взаимного признания суверенности государств закреплен в Уставе ООН. В нем говорится следующее: «Организация основана на принципе суверенного равенства всех ее членов». (33) С другой стороны, наивно полагать, что страны-члены Организации Объединенных Наций действительно независимы в своих решениях. Глобальный конфликт между Западом и Россией, и в частности конфликт на Украине, дает тому множество примеров.
Путинской России понадобилось 20 лет, чтобы модернизировать свою армию и восстановить ядерный баланс с США — после крупных потерь в 1990-х годах. Таким образом, предпосылки для ядерного равновесия времен Холодной войны были восстановлены. Это означает, что американская система гегемонистского равновесия (hegemoniales Gleichgewicht) вновь столкнулась с системой равновесия (Gleichgewichts-System), но теперь уже не биполярного, а многополярного мира.
Нападение, агрессивная война, агрессор: что под этим понимать?
По мнению Шмитта, в 1920-1924 годах Лигой наций было предпринято немало попыток укрепить систему сдерживания войн. Однако согласия относительно того, что считать нападением, агрессивной войной и, в частности, что является международным преступлением, так и не было достигнуто. Женевский протокол от 2 октября 1924 года действительно содержит предложение о том, «что агрессивная война является международным преступлением», но, по словам Шмитта, ни один из проектов Протокола не был совершенен. Да и сам протокол так и не вступил в силу: он провалился в результате сопротивления Великобритании, из-за соображений, что формальное определение агрессии не способно решить главный вопрос: служит ли военная акция оборонительным целям или нет. Шмитт опирается при этом на заявление английского правительства, сделанное сэром Остеном Чемберленом 12 марта 1925 года перед Лигой наций. В этом заявлении, в частности, говорится, «что формальные определения агрессии и агрессора не помогает, а скорее препятствует решению реальной проблемы, а именно выяснению причины войны, а также проблемы, связанной с разоружением». (34)
Агрессивная война по-американски: Angriffskrieg auf amerikanisch
Но американцы придерживались иного мнения: они призывали считать агрессивную войну изначально беззаконием. Особенно известен так называемый проект Шотвелла в связи с подготовкой Женевского протокола 1924 года — по имени пресс-секретаря американской делегации Джеймса Т. Шотвелла. Этот проект был озаглавлен «Агрессивная война — вне закона» и объявлял агрессивную войну преступлением. Впрочем, для американских делегатов в то время виновником преступления могло быть только государство, а санкции в качестве наказания были не уголовными, а в основном экономическими. (35)
Шмитт описывает такой конфликт между европейским и американским образом мышления как контраст между методами европейских юристов по сдерживанию войны (Hegung des Krieges) и представлениями американской общественности о войне, которую они хотели отменить (Abschaffung des Krieges). Это глубокое противоречие, по мнению Шмитт, могло быть разрешено только путем разъяснения юридического вопроса о том, что по факту является новым международным преступлением. Это означало, что во всех попытках объявить войну вне закона следовало уточнить, о чем идет речь: о военном преступлении, о преступлении самой агрессии, о преступлении в ходе агрессивной войны или, наконец, о преступлении несправедливой войны? По мнению Шмитта, это, очевидно, совершенно разные преступления с совершенно разными его проявлениями.
Между актом агрессии и агрессивной войной: Zwischen Angriffsakt und Angriffskrieg
Здесь особенно важно различать акт агрессии от агрессивной войны. По мнению Шмитта, это лишь на первый взгляд кажется искусственным и формальным. Он пишет: «Любая война, даже агрессивная, обычно является вторичным процессом, войной двух сторон. Акт агрессии, напротив, является односторонним актом. Вопрос о правильности или неправильности войны, включая агрессивную войну, в целом означает нечто совершенно иное, чем вопрос о правильности или неправильности конкретного акта агрессии, независимо от того, ведет ли этот акт агрессии к войне или все же будет вовремя остановлен. Нападение или защита — это не абсолютные, моральные понятия, а процессы, которые зависят от ситуации.» (36)
Это означает, что объявление агрессивной войны преступлением в принципе отличается от реакции на акт агрессии, например, когда одна из сторон произвела первый выстрел. В первом случае автора, исполнителя или виновника войны невозможно четко определить, в то время как во втором случае остается надежда на то, что дальнейшее разжигание агрессивной войны будет приостановлено. По мнению Шмитта, ограничение акта агрессии целесообразно и даже необходимо именно для того, чтобы избежать поиска ответа на трудный вопрос о justa causa, то есть о том, кто виноват в начале войны и для кого она справедливая. Внешний и формальный характер такого метода разрешения конфликта необходим для того, чтобы как можно быстрее остановить акт агрессии и дальнейшее применение силы, с тем, чтобы избежать начала самой агрессивной войны. (37)
Разница между юридическим и моральным способом мышления: Unterschied zwischen einer juristischen und moralischen Denkweise
Юридическая специфика акта агрессии в отличие от агрессивной войны, по мнению Шмитта, известна юристам и дипломатам, но мало известна или даже чужда общественному мнению широких слоев населения. Поэтому Шмитту представлялось необходимым постоянно напоминать общественности о практическом значении такого различия: В нем скрывается глубокое различие между чисто юридическим и чисто моральным образом мышления. Одним из первых, кто предложил мирное урегулирование всех подобных споров в рамках международного права, был лорд Роберт Сесил, президент Лиги наций с 1923 года. Он был автором важного проекта договора о гарантиях (1923), где была изложена «необходимость быстрого и простого определения агрессора». Агрессор должен был определяться Советом Лиги наций большинством в три четверти голосов. Им являлся тот, кто намеренно и целенаправленно нарушал территорию другого государства. Было также подчеркнуто, что вопрос не в том, на чьей стороне закон, а только в том, чтобы определить, кто совершил первый враждебный акт. (38)
Шмитт комментирует: «Юрист легко поймет, что таким образом точное определение агрессии полностью и намеренно отделяется от вопроса о том, какую войну в конкретном случае считать справедливой.» Преступление, связанное с первым выстрелом, не является преступлением, связанным с разжиганием войны. Но даже агрессивная война, которую американцы хотели объявить вне закона, является, по мнению Шмитта, чем-то иным, чем несправедливая война. Если война как таковая должна быть юридически запрещена, то это, естественно, должно касаться только несправедливой войны. Запрет агрессивной войны — это не одно и то же, что запрет несправедливой войны. Ведь существуют и справедливые агрессивные войны, как это подчеркивает традиционное учение о справедливой войне. В частности, всегда сохраняется право на самооборону и, следовательно, право на применение определенных средств самообороны, так что даже старая фраза о том, что нападение является лучшей защитой, может иметь практический смысл. Таким образом, вопрос о справедливости войны не может быть отделен по существу от вопроса о justa causa, то есть от вопроса о причинах войны и в целом от внешнеполитических обстоятельств, связанных с войной. (39)
Согласно Шмитту, Женевский протокол от октября 1924 года потерпел неудачу, потому что «он не ответил, да и не хотел отвечать на вполне конкретный вопрос о справедливой войне». Впечатление, которое эта неудача произвела на европейские народы и правительства, было очень велико. Это помешало утвердиться в Европе правовому пониманию того, что грядет эпоха совершенно иного представления о военном преступлении. Американские сторонники отмены войны, однако, не были обескуражены такой неудачей и в Пакте Келлога 1928 года добились формального осуждения войны как таковой, сделав свой идеал отмены войны средством национальной политики. (40)
Устав Нюрнбергского трибунала: Londoner Statut vom August 1945
Все попытки примирить осуждение войны как таковой, выраженное пактом Келлога, с Женевским протоколом 1924 года оказались безуспешными. Тут вмешался и Советский Союз с требованием уточнить смысл изменений. На Конференции по разоружению и в Лондонских конвенциях 1933 года Советам уже принадлежала ведущая роль в поисках ответа на вопрос о том, что считать «агрессией» и кого считать «агрессором». Таким образом, по мнению Шмитта, именно с Запада (Америка) и с Востока (Советский Союз) пришли силы, которые на глазах неуверенных в себе европейцев изменили само понятие войны, лежавшее в основе европейского международного права. В конечном счете обе стороны, Восток и Запад, встретились вместе в августе 1945 года, чтобы в Лондонском статуте (Londoner Statut) найти общее понимание. «Криминализация войны теперь пошла своим чередом», заключает Шмитт. (41)
Лондонский статут, как известно, заложил правовую основу и процессуальные правила Международного и Американского военных трибуналов, которые были созданы для Нюрнбергского процесса. Важнейшие изменения смысла войны, которые появились после Первой мировой войны, не смогли обойти и Нюрнберг, в том числе персонификация военного преступления, умалчивание коллективной вины, отсутствие четкого определения понятий агрессии и агрессивной войны, а также право держав-победительниц решать, что в войне является справедливым или несправедливым.
Принцип неделимой безопасности: Prinzip der unteilbaren Sicherheit
Сегодня не менее важными являются попытки России вернуться к таким понятиям, как коллективная вина и в целом общая политическая ответственность всех сторон в вопросах войны, в чем, собственно, и заключается принцип неделимой безопасности. Этот принцип имел действие во время Холодной войны, что привело к подписанию важных мирных договоров, не все из которых надолго пережили окончание Холодной войны.
Не случайно Москва на протяжении многих лет выступает за признание принципа неделимой безопасности, в том числе при подготовке и подписании Договора о европейской безопасности. Идея, лежащая в основе этого принципа, проста и желательна: безопасность одних государств не должна основываться за счет ущемления безопасности других. По сути, это старый вопрос о справедливости войны, о justa causa, когда агрессия и оборона должны лежать на одной чаше весов, а ответственность за войну должны нести все ее участники. Принцип неделимой безопасности способен также вернуть исконный смысл такому важнейшему понятию справедливой войны, как justus hostis, поскольку предусматривает равноправное участие всех государств в формировании порядка безопасности. Другими словами, все государства должны быть равноправны, когда речь идет о неделимой безопасности, без разделения на «справедливых» и «несправедливых» врагов.
До конца 19-го века в Европе вопрос о justa causa решался через равноправие суверенных государств в рамках международного права. Таким образом, европейская безопасность априори была неделимой. В период между войнами (1918-1939 годы) мировые державы, а также Лига наций, стремились установить мир посредством договоров и конференций, но при этом так и не смогли предложить подходящую формулу решении вопроса о justa causa. В результате европейские государства вынуждены были искать способ обеспечения своей безопасности самостоятельно. В 1934 году Германия и Польша подписали пакт о ненападении, известный как пакт Пилсудского-Гитлера. 1938 году Германия, Англия, Франция и Италия подписали Мюнхенское соглашение, которое привело к распаду Чехословакии и получило свое собственное имя как англо-французская политика умиротворения (Appeasement-Politik). В 1939 году был подписан германо-советский пакт о ненападении, известный как пакт Молотова-Риббентропа. И т. д. Старый принцип неделимой безопасности Jus Publicum Europaeum потерял свою миротворческую силу.
Только после Второй мировой войны удалось вернуться к вопросу о justa causa, но теперь уже в виде Права вето в Совете безопасности ООН. Эпоха Холодной войны изобиловала различными конфликтами и региональными войнами, но все они проходили в рамках глобального противостояния Америки и Советского Союза, где агрессия с одной стороны подразумевала оборону с другой стороны, и наоборот. Таким образом, неделимая безопасность регулировалась военно-ядерным балансом между США и Советским Союзом: обе сверхдержавы делили весь мир на сферы своего влияния, которые не всегда были четко разграничены, как, например, в Европе, тем не менее баланс сил заставлял США и СССР учитывать в международных конфликтах интересы противника. Игнорирование принципа неделимой безопасности в условиях существования ядерного баланса — это был гарантированный путь к очередной войне на уничтожение, что едва не произошло во время Карибского кризиса.
Таким образом, принцип неделимой безопасности стал основой системы биполярного мира: никто не хотел рисковать перспективой неконтролируемой эскалации. Ядерный баланс биполярного мира автоматически делал мировую безопасность неделимой. Но после 1989/90 года этот принцип вновь утратил свою силу, а именно в результате нарушения мирового баланса сил между двумя сверхдержавами. НАТО стала претендовать на то, чтобы единолично определять европейскую и мировую безопасность. Это вполне согласовалось с логикой единоличного американского доминирования, приведшего к отмене части мирных договоров, подписанных во время Холодной войны.
Конечно, Россия рассматривает свое исключение из системы безопасности и особенно в связи с расширением НАТО на Восток как прямую угрозу собственным национальным интересам. Вступление Украины и Грузии в НАТО уже давно объявлено Россией в качестве «красной черты».
В этой ситуации признание принципа неделимой безопасности стало бы шагом к justa causa, то есть к большей справедливости в вопросе общей планетарной безопасности. Такой принцип мог бы стать эффективной формулой сдерживания войн, если бы коллективный Запад не имел намерения обязательно построить однородный однополярный мир. Поэтому неудивительно, что любая российская инициатива по реализации принципа неделимой безопасности наталкивается на стену неприятия, хотя даже в Хартии европейской безопасности 1999 года записано, что она будет прилагать усилия для решения общих проблем безопасности всех государств-участников, а также будет продвигать концепцию ОБСЕ по всеобъемлющей и неделимой безопасности в военно-политических вопросах. (42) Организованная в декабре 2009 года Инициатива евроатлантической безопасности (EASI) пошла еще дальше: она заявила, что «Европа не может быть в безопасности, если Россия не будет участвовать в решении ключевых вопросов архитектуры европейской безопасности». (43)
Потеря доверия: Das Ende des Vertrauens
После расширения НАТО на Восток доверие к политическим обещаниям Запада было подорвано. Словесная инфляция западной политики в последнее время просто удивляет, а здравый смысл вообще списан в утиль. Например, российское правительство в свое время с закрытыми глазами должно было верить американцам, что размещение оборонительных систем НАТО в Польше и Румынии, милитаризация стран на границе с Россией и особенно поставки оружия в Грузию или на Украину идут не в ущерб, а на благо Российской Федерации и ее безопасности. Здоровый скептицизм и отсутствие веры россиян в подобные «мирные» планы НАТО осуждаются как ложная озабоченность, с явным отказом подтвердить в письменном виде любые договоренности о европейской безопасности и нейтралитете Грузии и Украины.
Деление на своих и чужих как тяжелейшее наследие европейской цивилизации
Сразу после открытия Христофором Колумбом Америки Папа Римский проложил вдоль Атлантического океана условные линии, разделяющие сферы влияния между испанцами и португальцами. Это было сделано для того, чтобы дать христианским князьям и народам право, на основании его высочайшей миссии, проводить христианизацию, а в дальнейшем и захватывать территории нехристианских народов. Позже, с выходом на арену новых морских держав Англии и Франции, эти разделительные линии (Verteilungslinien), начерченные Папой Римским, превратились в так называемые Линии дружбы (Freundschaftslinien), которые стали отделять Европу от Нового Света.
По мнению Шмитта, характерной особенностью этих Линий дружбы было то, что они разграничивали между европейскими державами — по договоренности — сферы их влияния. За пределами Линии дружбы заканчивалась Европа и начинался Новый Свет. Единственное, в чем были едины все европейские державы, это то, что за чертой Линий дружбы начинается пространство свободы. Свобода заключалась в том, что на той стороне Линий можно было необузданно применять силу и безудержно захватывать земель. Это порождало всеобщее представление о том, что все, что происходит «по ту сторону Линий», не имеет каких-либо правовых, моральных и политических оценок, которые признавались по эту сторону Линий. (44)
Две стороны абсолютного гуманизма: Zwei Seiten des absoluten Humanismus
Деление мира на «друзей» и «врагов» стало самым тяжелым наследием западной цивилизации, реализованное в разделении мира на христиан и не христиан, на Европу и Новый Свет, на цивилизацию и варварство, на добро из зло. Это деление находит свое отражение в философии абсолютного гуманизма 19-го века (absolute Humanität), в котором Шмитт усматривает его двусторонний аспект. На его взгляд, идея гуманизма имеет две стороны: только с появлением человека с его абсолютным гуманизмом появился — как другая сторона того же понятия — и его специфический новый враг, нечеловек (Unmensch). За отделением нечеловека от человека в 19-ом веке в истории человечества последовало еще более глубокое разделение — между сверхчеловеком (Übermenschen) и недочеловеком (Untermenschen). Параллельно тому, как вслед за человеком появляется нечеловек, так и рождение сверхчеловека знаменует собой — в силу диалектической необходимости — появление его двойника, недочеловека. (45)
Глобальная линия «Западного полушария»: „Westliche Hemisphäre“ als globale Freundschaftslinie
Третья и последняя глобальная Линия дружбы, которая существует по сей день, получила название «Западное полушарие» (Westliche Hemisphäre). История этой новой линии начинается с провозглашения доктрины Монро в декабре 1823 года. Согласно Шмитту, доктрина Монро и линия «Западного полушария» с тех пор принадлежат друг другу. Соединенные Штаты Америки создали вокруг себя своего рода «зону самообороны», чтобы противостоять — как режим свободы — совершенно другой политической системе абсолютных монархий Европы того времени. Не против Азии или Африки, а против Европы была изначально направлена эта линия разграничения. Весь американский континент становится сферой территориального суверенитета Соединенных Штатов Америки — не только в знак протеста против европейской оккупации американских земель, но прежде всего как моральная и культурная претензия на новый свободный мир без войн. (46)
Таким образом, с самого начала эта линия была своего рода линией изоляции (Isolierungslinie), собственно,»линией самоизоляции» (Selbstisolierungslinie). Но позже, под влиянием осознания своей глобальной значимости, Америка перенесла свои миссионерские притязания с американского континента на всю планету, преодолев тем самым свой комплекс самоизолирования. Шмитт описывает этот поворот как трудно разрешимую дилемму между американской политикой изоляции и вмешательства во внутренние дела других государств, которая была характерна для Америки с 1890 по 1939 год. Эта политика отразилась, в частности, в судьбе Лиги Наций, которую американский президент В. Вильсона задумал как идеал универсального, всеобъемлющего мира во всем мире, и которую он считал главным делом своей жизни. Шмитт отмечает, что уже во время Первой мировой войны 1914-1918 годов политика президента В. Вильсона колебалась между этими двумя крайностями — самоизоляцией и мировой интервенцией, пока наконец не качнулась в сторону интервенционизма. В начале Второй мировой войны политика «Западного полушария» (westliche Hemisphäre) окончательно приняла характер глобальной интервенции. (47)
Поиск Нового Номоса земли: Suche nach neuem Nomos der Erde
Для Шмитта развитие американской политики от самоизоляции к мировой интервенции (Welt-Interventionismus) есть не что иное, как обострение проблемы, связанной с поиском Нового Номоса земли, возникшей в эпоху развития империализма на стыке 19-го и 20-го веков. В то время мир был одержим осознанием глобальных перемен — в соответствие с растущими масштабами пространственных, политических и индустриально-экономических представлений о планете Земля. По мнению Шмитта, в эту эпоху политика «Западного полушария» стояла перед «чудовищной альтернативой», а именно между утверждением своего мирового господства или признанием наличия других больших пространств (Großräumen), претендующих на свое видение решения глобальных проблем, то есть между монизмом (Monismus) и плюрализмом (Pluralismus), между монополией (Monopol) и полиполией (Polypol). Как отмечает Шмитт, диалектикой этих противоречий были озадачены все историки, юристы и ученые, наблюдавших за развитием американской политики с 1890 года. Он пишет: «Противоречия проистекают из неразрешимой проблемы пространственного развития, которое содержит в себе необходимость выбора: или признать возле себя существование множества других больших пространств, или быть готовым к тому, что война может выйти из рамок международного права и превратится в мировую гражданскую войну.» (48)
Другими словами, проблема Нового Номоса земли представлена Шмиттом как конфликт между двумя возможными вариантами развития американской политики: как реализация Америкой своей претензии на мировое господство, которое, в свою очередь, ведет к мировой гражданской войной, или все же признание, наряду с собой, других больших пространств. По сути речь идет о двух логиках развития современного мироустройства: однополярного или многополярного миров, гегемонистского равновесия под управлением единственной сверхдержавы Америки или мира на основе баланса сил больших пространств. При этом сомнение Шмитта в том, что планета Земля уже созрела для глобальной монополии одного господина, остается в силе.
От самоизоляции к мировой интервенции: Von Selbstisolation zur Welt-Intervention
Американские доктрины и декларации ясно показывают, что Соединенные Штаты Америки выбрали первый вариант. В результате линия «Западного полушария» трансформировалась из линии самоизоляции в глобальную линию вмешательства во все мировые дела. Но это развитие несет в себе проблему, которую слишком сложно решить в том глобальном мире, каким он стал, а именно с появлением других быстро растущих больших пространств. Шмитт пишет: «Глобальная линия, которая делит мир на две половины соответственно тому, что хорошо, а что плохо, содержит в себе моральную оценку по схеме плюс-минус. Она содержит в себе вечное неприятие другой части планеты, пока та не будет безоговорочно присоединена к ее первой части.» (49)
Это именно та проблема, с которой столкнулась Америка, когда она решила стать мировым гегемоном: Не все быстро растущие большие державы оказались готовыми безоговорочно признать Америку единственным гегемоном. Это стало глобальным вызовом для Америки, который потребовал от нее разработки эффективных механизмов и методов глобального господства во имя универсализации мира или для того, чтобы сделать всю планету свободной, мирной и демократической.
В период Холодной войны глобальные противоречия, вытекающие из нерешенной проблемы пространственного развития, впервые были перенесены в будущее — в результате разделения мира на два больших пространства, принадлежавших США и СССР. После 1989/90 годов коммунизм, казалось бы, был побежден, но глобальные противоречия сохранились и поставили перед Америкой старую проблему пространственного развития: окончательно реализовать свои претензии на построение нового мира или все же признать другие растущие большие пространства.
Невероятно быстрый распад коммунистического блока породил у Запада иллюзию, что он сможет легко реализовать свой проект. Правда, быстро растущие большие пространства, как и прежде, не проявляют пока готовности добровольно участвовать в западном проекте. Планета еще не готова стать глобальной земной вселенной и не будет готова еще долгое время. Как предсказывал Шмитт, в этом случае война может выйти из рамок международного права и превратиться в мировую гражданскую войну. Термин «глобальная мировая гражданская война» сегодня можно смело использовать для объяснения многочисленных гражданских войн, вспыхнувших после распада Советского Союза во всех — без исключения! — странах, подлежащих демократизации.
Поиск нового врага: Suche nach neuem Feind
Американская политика снова стоит перед «чудовищной альтернативой» и ищет новых врагов по ту сторону глобальной линии, чтобы вновь разделить мир «на две половины по признаку добра и зла». Ориентированные на коммунизм правительства заменены на авторитарные и антидемократические режимы. Мышление по принципу «свой-чужой» (das globale Liniendenken) реализуется в отгораживании западных либеральных демократий от остального мира под девизом: «Консолидированные демократии не ведут войн друг против друга». Зона боевых действий, где применение силы может быть оправдано и узаконено в соответствии с законом сильнейшего, вновь находится за Линией дружбы, то есть за пределами Запада. Таким образом, продвижение демократии оправдывает объявление войны всем, кто не согласен с нормативным проектом Запада и не признает претензии Америки на мировое господство.
Здесь вновь выступает в силу дилемма между изоляцией и интервенцией, которая обнаруживает себя в так называемом Трампизме. Лозунг «Америка прежде всего!», используемый Дональдом Трампом, возник, как известно, в эпоху самоизоляции и подчеркивает американский национализм и антиинтервенционизм. По мнению Шмитта, эта дилемма может только усиливаться «с каждым последующим шагом исторического развития». Это означает, что старая американская диалектика изоляции и вмешательства еще не достигла своего апогея: она может стать основным вопросом внутренней и внешней политики Америки в наступающую эпоху, связанную с поиском Нового Номоса земли.
В 20-ом веке двойственный аспект европейского гуманизма (Zwei-Seiten-Aspekt des europäischen Humanismus) сместился в фашизм и национал-социализм. Но практика разделения мира на «своих» и «чужих», похоже, остается очень живучей на Западе и в 21-ом веке. Она реализуется не только в разделении людей на христиан и нехристиан, в делении мира на Европу и Новый Свет, на цивилизацию и варварство, на демократию и недемократию и в целом на добро из зло. Мышление в рамках «свой-чужой» разъедает изнутри уже саму западную цивилизацию. Яркий пример тому — раскол немецкого общества в вопросах обязательной вакцинации или борьбы с правым экстремизмом.
Расовая теория не относится к числу тем, которые Шмитт интенсивно изучал. Но классическое определение расизма, представленное, например, на интернет-странице «Борьба против расизма» с использованием аргументации английского социолога Стюарта Холла (1932-2014), практически идентично проблеме мышления в рамках «свой-чужой», описанной Шмиттом. По словам Холла, расизм — это «обозначение различий, чтобы отличить себя от других, оправдать социальные, политические и экономические действия и обеспечить себе привилегированный доступ к материальным, экономическим, политическим и символическим ресурсам». В контексте колониализма эта «расовая» конструкция очевидна: нужно было объяснить, почему европейцы отказывали в статусе человека значительной части населения планеты, да еще в эпоху Просвещения, когда все люди были объявлены свободными и равными? Сперва это была чисто биологическая характеристика, по цвету кожи, которая использовалась для обозначения чужой группы людей. Сегодня используются социальные, культурные и религиозные различия. Когда о различиях думают как о том, что дано «от природы» и является чем-то постоянным, то они легко занимают место «расового» различия и функционируют в той же самой логике. При этом расизм всегда имеет отношение к власти: он должен обесценивать и ставить в невыгодное положение определенных людей, чтобы тем самым обеспечить себе привилегированное положение. «Расовая теория возникла как идеологическая концепция для оправдания нарушений прав человека и чьей-то претензии на власть.» Таков вердикт Стюарта Холла. (50)
Похоже, что мышление в рамках «друг-враг» — это не только феномен западной политики (das Politische), как это Шмитт описал в своей теории о друзьях и врагах (Freund-Feind-Theorie), но и особая специфика самой западной цивилизации. Традиция проводить Линии дружбы исторически и по масштабу более глубокая, чем делить людей по их принадлежности к политическим объединениям. Можно сказать, что мышление в рамках «друг-враг»стало самым тяжелым наследием западной цивилизации, мешающей ей признать равное право на существование других цивилизаций.
1. Carl Schmitt, Der Nomos der Erde im Völkerrecht des Jus Publicum Europaeum, Duncker&Humbolt GmbH, Berlin, 5. Auflage 2011,S. 188-190.
2. Ebenda, S. 201.
3. Gabriele Krone-Schmalz, Eiszeit. Wie Russland dämonisiert wird und warum das so gefährlich ist, Verlag C.H. Beck, München 2017, S. 71.
4. Schmitt, Carl: Der Nomos der Erde im Völkerrecht des Jus Publikum Europaeum, S. 114.
5. Ebenda, S. 234, 245.
6. Ebenda, S. 201, 210-211.
7. Gabriele Krone-Schmalz, Eiszeit. Wie Russland dämonisiert wird und warum das so gefährlich ist, Verlag C.H. Beck, München 2017, S. 71.
8. Carl Schmitt, Der Nomos der Erde im Völkerrecht des Jus Publicum Europaeum, Duncker&Humbolt GmbH, Berlin, 5. Auflage 2011, S. 241, 243.
9. Ebenda, S. 236-237.
10. Ebenda, S. 237, 239.
11. Ebenda, S. 244.
12. Ebenda, S. 214.
13. Ebenda, S. 158-159.
14. Ebenda, S. 158-159.
15. Ebenda, S. 159, 219.
16. Ebenda, S. 244, 253-254.
17. Ebenda, S. 299.
18. https://de.wikipedia.org/wiki/Datei:UNSC_veto.svg
19. Carl Schmitt, Der Nomos der Erde im Völkerrecht des Jus Publicum Europaeum, Duncker&Humbolt GmbH, Berlin, 5. Auflage 2011, S. 91-95, 285.
20. Ebenda, S. 92-93.
21. Ebenda, S. 92-93.
22. Ebenda, S. 93.
23. Ebenda, S. 94-95.
24. Ebenda, S. 294.
25. Ebenda, S. 298.
26. Ebenda, S. 299.
27. Ebenda, S. 161, 225.
28. Ebenda, S. 281-282.
29. Ebenda, S. 255, 272.
30. Ebenda, S. 283-284.
31. Ebenda, S. 257-258.
32.http://www.coldwar.ru/truman/doctrine.php
33. https://unric.org/de/charta/
34. Carl Schmitt, Der Nomos der Erde im Völkerrecht des Jus Publicum Europaeum, Duncker&Humbolt GmbH, Berlin, 5. Auflage 2011, S. 245-246, 254.
35. Ebenda, S. 246-247.
36. Ebenda, S. 248-249.
37. Ebenda, S. 247-249, 251.
38. Ebenda, S. 252.
39. Ebenda, S. 250-251.
40. Ebenda, S. 255.
41. Ebenda, S. 255, 281-283.
42. https://www.osce.org/files/f/documents/b/f/125809.pdf
43. https://ifsh.de/file-CORE/documents/jahrbuch/10/Salzman-dt.pdf
44. Carl Schmitt, Der Nomos der Erde im Völkerrecht des Jus Publicum Europaeum, Duncker&Humbolt GmbH, Berlin, 5. Auflage 2011, S. 62.
45. Ebenda, S. 72-73.
46. Ebenda, 226, 256, 261.
47. Ebenda, S. 227, 271-273.
48. Ebenda, S. 271.
49. Ebenda, S. 270.
50. Shop – Materialien 20/21 / Stiftung gegen Rassismus (stiftung-gegen-rassismus.de), beim Suchbegriff „Was ist Rassismus?“
