Сразу после распада Советского Союза было написано много концепций, обещавших счастливое будущее всему миру. Естественно, далеко не все из них прошли проверку временем. Крупная неудача постигла надежду американского политолога Фрэнсиса Фукуямы на «Конец истории» (1989). Почти забыт эскиз демократической империи американского литературоведа Майкла Хардта и итальянского философа Антонио Негри, представленный ими в книгах «Империя — новый мировой порядок» (2000) и «Множество: война и демократия в империи» (2004). И т.д.
Два вектора мирового развития
Лишь две концепции будущего остаются сегодня у всех на устах и, по сути, определяют политический нерв настоящего. Они пришли из Америки и представлены в двух фундаментальных трактатах: в книге американского политолога Збигнева Бжезинского «Единственная мировая держава. Американская стратегия господства» (1997) и в книге «Столкновение цивилизаций» (1996) американского политолога Самуэля Хантингтона. Обе концепции абсолютно логичны и сами по себе представляют два совершенно противоположных вектора будущего развития мирового порядка: однополярного и многополярного мира.
Бжезинский скрупулезно описывает геополитическую стратегию Америки по отношению ко всем основным игрокам в геополитической шахматной игре. Ее цель — предотвратить восстановление «Российской империи» и закрепление американского господства на Евразийском континенте. Хантингтон же показывает, что важнейшими акторами будущего строительства мира являются большие культурные пространства, с помощью которых, а не только при верховенстве Америки, будут определяться правила игры в борьбе за Евразию, а в более широком смысле — в борьбе за мировой порядок. Таким образом, противостояние этих двух концепций может многое объяснить в геополитических конфликтах в Европе и мире в целом.
Концепция многополярного мира исключает мировое господство Америки и наоборот
Симптомы этого конфликта многообразны, но наиболее важные из них очевидны. Хантингтон, например, утверждает, что во избежание глобального столкновения цивилизаций необходимо учитывать различие в культурных ценностях. Для него вестернизация — это нечто иное, чем экономическая и социальная модернизация. Некоторые незападные общества выбирают экономическую модернизацию, но при этом сохраняют основные ценности, практики и институты коренной культуры. Таким образом, незападные страны предпочитают модернизацию без вестернизации, что демонстрируют Япония, Китай, «четыре азиатских тигра» и другие страны Южной Азии. Таким образом, Хантингтон выражает свой большой скептицизм в отношении построения универсального западного мира.
Бжезинский, напротив, возлагает на США ответственность за продвижение — после окончания Холодной войны — западной либеральной демократии как идеальной политической системы для нового миропорядка. Основанием для этого является утверждение, что мировое могущество Америки после распада СССР стало не только уникальным, но и безальтернативным: без американского господства, основанного на экономическом, военном и технологическом превосходстве, в мире наступит глобальная анархия.
По мнению Хантингтона, Запад не обладает достаточными силовыми ресурсами, чтобы единолично управлять миром. «Экспансия Запада» заканчивается и начинается «Восстание против Запада». Сместился баланс военно-экономической мощи и политического влияния: незападные общества все чаще определяют ход мировой истории. Хантингтон предостерегает Запад от вмешательства в чужие культуры и строит свою систему безопасности на «принципе сдерживания», основанной на балансе сил между несколькими великими державами. Но это абсолютно неприемлемо для логики единственной сверхдержавы, которая заключается в том, чтобы создать глобальную стабильность под руководством Америки, исключающей любые другие вызовы на евразийском континенте.
Хантингтон предлагал, чтобы Европейский союз и НАТО не выходили за пределы западно-христианских государств Центральной и Восточной Европы, чтобы избежать культурные потрясения и экономическую дестабилизацию в бывших советских республиках. Но Бжезинский призывал как раз к поощрению независимости бывших советских республик и приему некоторых из них, особенно тех, кто имеет для американской стратегии важное значение (например, Украины и Грузии), в ЕС и НАТО.
Хантингтон рассматривал Россию как региональную державу, имеющую законные интересы безопасности на своих южных границах, в том числе и для обеспечения дополнительного баланса сил в своем южном конфуцианско-исламском подбрюшье. Но по логике Бжезинского это как раз недопустимо, поскольку сильная суверенная Российская Федерация может привести к воссозданию Евразийской империи и похоронить американские планы по созданию глобальной империи. Таким образом, Хантингтон допускает существование единой сильной Российской Федерации, а Бжезинский мечтает о децентрализованной и слабой России.
Хантингтон видит шанс Запада на выживание в укреплении своей идентичности и обновлении своей культуры, которым угрожают универсализм и мультикультурализм. Бжезинский же обращает свое внимание прежде всего на отсутствие внутреннего консенсуса среди американцев в связи с их ролью глобального гегемона, как это было, например, во время Второй мировой войны (после нападения на Перл-Харбор) и в период «Холодной войны» (после Кубинского кризиса).
Обе логики мобилизуют вокруг себя сторонников — не только из государств, но и из политических сил внутри государств. На стороне логики Бжезинского — США и их союзники, «самый могущественный» клуб G7, западные СМИ, НАТО, западная общественность и вообще все, кто считает, что только Запад способен управлять миром. На стороне логики Хантингтона — Россия, Китай, в целом страны БРИКС, многие другие развивающиеся страны и вообще все те, кто убежден, что эпоха американского господства подходит к концу и наступило время глобального изменения баланса сил.
В геополитическом лексиконе это означает построение однополярного или многополярного мира. Однополярный мир опирается на логику Бжезинского, где все решает единственная сверхдержава Америка, а многополярный мир — на логику Хантингтона, где культурные пространства формируют основной порядок в мире. Политическая линия, разделяющая эти два варианта мироустройства, называется атлантизмом, т. е. политическим продуктом Холодной войны, объединившего западные общества в борьбе с советской системой, но ставшей фактором раскола после распада Советского Союза. В Америке глобалисты борются с Трампистами: одна сторона заявляет о создании глобальной западно-либеральной мировой демократии, а другая решила сделать Америку снова великой, под лозунгом «Make America Great Again». В Европе линия раздела пролегла между трансатлантистами и евроскептиками. Русофобия и санкционизм стали лакмусовой бумажкой, по которой европейские политики проверяются на свою принадлежность к той или иной стороне.
Фундаментальный вопрос современности состоит в том, какая концепция будущего — однополярного или многополярного мира — сможет сдержать стремительно расползающиеся после окончания Холодной войны конфликты и войны, не втянув при этом весь мир в ядерную войну на уничтожение.
Возрождение геополитики в Германии
После окончания Холодной войны слово «геополитика» стало громче звучать в немецкой прессе, приобретя легитимность благодаря его использованию в политических дебатах. Геополитика способна рассказать много о том, о чем предпочитают умалчивать дипломаты и политики. Но те, кто владеет геополитическим мышлением, находятся ближе к истине. Так в двух словах можно сказать о значении геополитики.
Геополитический дискурс уже не в первый раз в истории Германии пробуждается ото сна. Впервые это произошло после Первой мировой войны, на что указывает, в частности, Нильс Вербер в своей книге «Геополитика в качестве введения» (2014), поставив «немецкую» геополитику в центр своего исследования. Первая мировая война, пишет Вербер, «несомненно» усилила «спрос» на геополитическое мышление. Удивительно быстро понятие о геополитике, получившее популярность в 1920-х годах, стало играть важную роль не только для ученых, но и для газетчиков и политиков. В политических дебатах 1920-1930-х годов разговоры о «немецкой катастрофе 1918 года» стали топосом, который и сформировал основы современной геополитики. Сразу и без сопротивления он стал основой геополитики национал-социалистов, соответственно важным инструментом их империалистического стремления к власти. Рудольф Гесс, «заместитель фюрера», был экспертом по геополитике. Геополитическое мышление не было чуждо и Адольфу Гитлеру. (1)
Поэтому не удивительно, что в Германии вместе с окончанием Второй мировой войны резко оборвалась и семантика геополитического дискурса. «Немецкая» геополитика, как и многие другие теории, которые нацистский режим активно использовал в своих целях, была помещены в «политический карантин». Более того, под влиянием Америки европейские страны в период «Холодной войны» должны были отказаться от своих собственных геополитических стратегий. Геополитическое мышление стало привилегией немногих немецких политиков, например, канцлера ФРГ Гельмута Шмидта.
Основные понятия геополитики
Сперва была Британская империя, так называемая морская держава, затем американская сверхдержава, где геополитика возникла как грандиозная теория завоевания господства над миром и его удержания. Есть также «Геополитика-2», которая была сформулирована в Германии после Первой мировой войны и была призвана защитить интересы германской сухопутной державы от доминирования англосаксонской морской державы.
Сухопутные и морские державы — естественные и вечные враги в геополитическом дискурсе. Их противостояние живописно представлено как битва Левиафана с Бегемотом. Например, Карл Шмитт пишет о битве между могучим китом Левиафаном и не менее могучим сухопутным животным Бегемотом, представленных в виде быка или слона: «Каббалисты говорят, что бегемот пытается разорвать левиафана своими рогами или зубами, а левиафан своими рыбьими плавниками зажимает рот и нос сухопутному животному, чтобы оно не могло ни есть, ни дышать». (2)
После Первой мировой войны Америка заняла лидирующие позиции в морской геополитике. Советский Союз, как естественный представитель «срединной земли», хартленда, должен был играть роль сухопутного животного, т.е. бегемота или, лучше сказать, сибирского медведя. Хотя в СССР геополитический дискурс был запрещен — по идеологическим причинам, — Советский Союз вел свою внешнюю политику исключительно по законам геополитики. Это было время биполярного мира, которое добавило в геополитический дискурс такие понятия, как противостояние Восток-Запад, ядерные державы, военный баланс, военные блоки и т.д.
После распада Советского Союза мир стал однополярным. Для описания нового мирового порядка в англоязычном геополитическом дискурсе было разработано множество концепций будущего. Популярной стала даже иллюзия, что геополитике пришел конец. Но очень быстро пришло понимание и того, что окончание Холодной войны не привело к автоматическому исчезновению геополитических законов. «Столкновение цивилизаций», предсказанное Сэмюэлем Хантингтоном, оказалось реальностью, в то время как идея транснационального сообщества не произвела на многие государства ожидаемого впечатления.
Теракты «Аль-Каида» 11 сентября 2001 года, очевидно, знаменуют собой исторический перелом в геополитической семантике. Геополитический дискурс дополнился такими терминами, как «международный терроризм», «ось зла», «войны беспилотных аппаратов» и т.д. Начался крестовый поход Запада на еще не западный мир диктаторов, авторитарных и не достаточно демократических режимов. Казалось, что однополярный мир под господством Америки почти достигнут.
Но вдруг русский медведь, почти поверженный в 1990-е годы, проснулся и в лице президента Владимира Путина на Мюнхенской конференции в 2007 году раскритиковал концепцию однополярного мира и объявить о переходе к многополярному миру. Так началась эпоха противостояния Запада и путинской России, ознаменовавшей себя дискредитацией России и демонизацией лично президента Путина. Украинский кризис 2014 года стал новым перелом в геополитическом дискурсе, введя в широкий оборот такие понятия, как аннексия, агрессивная война, военное преступление и т.д.
Германо-российская геополитика-2
Для многих людей на Западе российская политика представляется как непредсказуемая, сумасбродная, не поддающаяся анализу и вообще непонятная. Но у России, как и у российского президента Путина, есть своя, вполне понятная логика действий. В основе этой логики лежит тот факт, что Российская Федерация — как сердцевина евразийского континента — вновь и вновь оказывается в центре борьбы за мировое господство.
После окончания Холодной войны эта борьба приобрела новый импульс. Однако речь идет уже не о классической геополитике 20-го века, а о противостоянии двух принципиально разных геополитических концепций: между англосаксонской геополитикой моря и «немецкой» геополитикой суши. Разница между ними кроется в геополитической формуле мирового господства. Для того чтобы господствовать в мире, Левиафан (морская сила) нападает на Бегемота (сухопутная сила), который должен защищаться, чтобы не допустить этого. Таким образом, в англосаксонской геополитике моря скрыта логика наступления, в то время как «немецкая» геополитика-2 основана на логике обороны.
В 1990-е годы, после поражения в Холодной войне, геополитика-2 была заново открыта в России и с тех пор стала стержнем российского геополитического мышления. Как говорится, геополитика стала судьбой России. Наподобие того как в Германии в 1920-1930-х годах, после поражения в Первой мировой войне, вырос спрос на геополитическое осмысление происходящего, так и в России поражение в Холодной войне привело к росту интереса к геополитике. На русский язык было переведено большое количество литературы по геополитике с английского, немецкого и других языков, в том числе работы таких известных европейских ученых, как Фридрих Ратцель (1844-1904), Рудольф Челлен (1864-1922), Карл Хаусхофер (1869-1946), Карл Шмитт (1888-1985), которые внесли важный вклад в развитие немецкой геополитики.
В России издано множество учебников, открыто множество интернет-площадок, на которых ведется научный геополитический дискурс. «Геополитика» стала обязательным предметом во многих вузах. Российский философ Александр Дугин стал одним из тех, кто приложил немало усилий для развития геополитического дискурса в России. Его любимые детища — это «Евразийская идея» и «Теория многополярного мира», которые нашли достойное место в его многочисленных публикациях.
Немало времени уделяют геополитическим вопросам центральные российские телеканалы. Например, когда в прессе или в популярных передачах обсуждаются геополитические интересы НАТО и США в Европе, на Ближнем Востоке или на Украине, немалая часть россиян достаточно хорошо понимают, о чем идет речь. Такие глобальные стратеги, как Збигнев Бжезинский, Сэмюэл Хантингтон или Генри Киссинджер, известны россиянам не меньше, чем президенты Америки. Возможно, это объясняет то, почему российский народ в значительной степени поддерживает свое правительство в украинском конфликте: Обе стороны — правительство и население — используют одни и те же понятия, когда речь идет о конфронтации между Западом и Россией.
Таким образом, в основе российской политики лежит совершенно четкая, понятная и предсказуемая геополитическая логика, носящая оборонительный, сдерживающий характер. Российская геостратегия основана на поддержании баланса сил, особенно в вопросе «ядерного баланса», предпочитает модернизацию без вестернизации и опирается на представление о том, что в такой огромной стране, как Россия, с очень небольшой долей мирового населения, есть только одно условие, гарантирующее благополучную и мирную жизнь, а именно, мир во всем мире.
Известные немецкие эксперты по российской политике Александр Рар в книге «Холодный друг» (2011) и Габриэле Кроне-Шмальц в книге «Ледниковый период. Как демонизируют Россию и почему это так опасно» (2017), на мой взгляд, являются именно теми авторами, которые хорошо распознали и описали оборонительный характер российской геополитики.
Запад прокладывает путь к новой Холодной войне
Еще в начале 21-го века истинный знаток российской политики Петер Шолль-Латур в своих книгах предостерегал победителей в Холодной войне от попыток изолировать Россию и пренебречь ее интересами. Он умер в августе 2014 году, в начале кризиса на Украине, оставив читателей без своего взвешенного, независимого и хорошо понятного всем взгляда на мировые события. Сегодня его мнение было бы особенно важно — в обстановке, когда политика России представляется только как агрессивная, противоречащая международному праву и непредсказуемая. Тем не менее и сегодня его тогдашние размышления о геополитическом конфликте между Западом и Востоком звучат очень актуально.
Шолль-Латур скептически наблюдал за игрой мускулами западных держав перед Россией и с горечью отмечал, что Запад сам строит дорогу к новой Холодной войне. Однако речь идет уже не о высокой надежности «биполярного антагонизма между Вашингтоном и Москвой», а о Холодной войне, ставшей многополярной, где исключительная американская гегемония и связанные с ней надежды на «pax americana» являются лишь кратковременным переходным этапом. На это он указывает уже в прологе к своей книге «Дорога к новой холодной войне» (2009). Он пишет: «Термин ‘new cold war’, которого большинство людей стараются избегать, оправдывает не только возрождение привычного антагонизма между Соединенными Штатами Америки и возрождающейся Российской империей». Речь идет о новом миропорядке с новой мировой державой — Китаем, «который вот-вот нарушит статус-кво в Восточно-Азиатско-Тихоокеанском регионе». (3)
Абсолютно понятным и важным был для Шолль-Латура также принцип неделимой безопасности для Европы, который Запад категорически отверг накануне российской спецоперации на Украине. Он пишет: «В условиях той напряженности, которая сегодня возникает в силу неудержимой стратегической глобализации, «Холодная война вчерашнего дня» — после преодоления апокалипсиса Кубинского кризиса — может показаться нам относительно надежной основой для мирного сосуществования двух конфликтующих систем власти. Она не исключала прокси-войны в отдельных регионах, «war by proxies», но в то же время принуждала к взаимным консультациям и обмену информацией, формируя партнерство. В тени обоюдной возможности ядерного уничтожения, которой обладали обе сверхдержавы и которая вела к стратегическому тупику, остальные государства, занимающие более слабые позиции, получали уникальную гарантию для свонго стабильного и безопасного существования . Западные европейцы, в частности, могли спокойно заниматься накоплением богатства и более или менее пренебрежительно относиться к ответственности за свою судьбу. (4)
Таким образом, безопасность времен «Холодной войны» была априори неделимой: все государства были повязаны балансом сил двух сверхдержав, а все конфликты не шли дальше прокси-войн. Похоже, что сегодня кубинский кризис «вчерашней Холодной войны» повторяется в украинском кризисе, толкая мир в новую Холодную войну: при других обстоятельствах, но все же с надеждой вернуть принципу неделимой безопасности, основанному на балансе сил, его миротворческий смысл.
Геополитика, как замечательный продукт эпохи Просвещения и слишком болтливая сестра молчаливой внешней политики, с улыбкой смотрит на тех, кто спешит ее похоронить или пытается ее игнорировать.
1. Werber, Niels: Geopolitik zur Einführung, S. 13, 75, 107, 110, 114, 115, 138.
2. Ebenda, S. 84, mit Hinweis auf Carl Schmitt, Land und Meer, 16f.
3. Scholl-Latour, Peter: Der Weg in den Kalten Krieg, Ullstein Buchverlage GmbH, Berlin 2008/Propyläen Verlag 2009, S. 12.
4. Ebenda, S. 11-12.