Война лежит в основе международного права. Исходя из этой предпосылки Карл Шмитт рассматривает в работе «Номос Земли в международном праве Jus Publicum Europaeum» (1950) развитие международного права со времен античности. Уже в до-глобальном международном праве, то есть до появления планетарных представлений о праве наций на самоопределение и соответственно международного права, Шмитт находит принципы ведения войны, нити которых тянутся до наших дней. При этом особую роль он отводит средневековому учению о справедливой войне, которое впервые в современной истории поставила вопрос о том, какая война является справедливой, а какая нет. После многочисленных фальсификаций она трансформировалась в современную доктрину о справедливой войне, которая стала политической программой США после Первой мировой войны, а в дальнейшем, по мнению Шмитта, самым большим препятствием на пути к миру во всем мире.
К такому выводу Шмитт пришел сразу после Второй мировой войны. Но и сегодня, после окончания Холодной войны, после войн в Югославии, Ираке, Ливии, Сирии, Афганистане, Йемене и на Украине, этот фундаментальный вопрос о войне остается актуальным: какие войны в современном, быстро меняющемся мире можно считать справедливыми, а какие нет? (Краткое изложение темы смотрите ниже)
Формула мира Карла Шмитта в тезисах:
Деление мира на «друзей» и «врагов» — самое тяжелое наследие западной цивилизации
Баланс сил суверенных государств — это фундамент мира
«Криминализация войны» — самое большое препятствие на пути к миру во всем мире
Мир еще не созрел для универсального международного права
Нейтралитет как правовой институт является важным компонентом мира
Для мирной политики важно, чтобы большие политики держали свое слово
Гарантией мира является не отмена войны, а ее сдерживание
Элементы справедливой войны: justus hostis и justa causa
В объяснении того, какая война является справедливой, а какая нет, фундаментальную роль играют два юридических понятия: «justus hostis» и «justa causa».
Justus hostis — это понятие о законно признанном враге, который отличается от преступников или от аборигенов в европейских колониях в эпоху колониализма. Способность признавать противника законным врагом является для Шмитта основой любого международного права. Вопрос состоит в том, кто на самом деле является законным или незаконным противником в войне, в то время как сама война имеет многочисленные формы: от гражданской и религиозной до мировой и прокси-войны. Законными или незаконными врагами могут быть комбатанты, разбойники, партизаны, сепаратисты или повстанцы, а также целые государства или варварские, нецивилизованные народы в целом, в зависимости от времени, типа войны или действующих международных правил.
Многообразие войн и их участников было известно уже в до-глобальных международных отношениях, хотя, по словам Шмитта, в то время еще не существовало «пространственного порядка земли в целом, как и Номоса земли в собственном понимании этого слова». Шмитт пишет: «Многие великие державы — египетская, азиатская и эллинистическая империи, Римская империя, возможно, также империи негров в Африке и инков в Америке — не были полностью изолированными друг от друга, но их взаимосвязь не несла глобальный характер. Каждая из этих империй считала себя центром мира, космосом, домом, и рассматривала часть земли, существующую вне ее — в той мере, в какой она не угрожала ее существованию — как нечто неинтересное или странное, но если это пространство несло угрозу, то оно становилось злобным и бесхозным хаосом, открытого для «свободного» завоевания и колонизации». (1)
Тем не менее до-глобальные империи вели себя не так, как потом утверждали учебники 19-го века с указанием на опыт Римской империи, а именно, по словам Шмитта, что «древние народы жили в «естественной» вражде друг с другом, что каждый иностранец был врагом, каждая война — войной на уничтожение, все несоюзные иностранные государства — враждебными иностранными государствами, пока между ними не заключался договор о дружбе, и все потому, что в то время еще не существовало международного права в современном, гуманном и цивилизованном смысле». Шмитт считал такое утверждение цивилизационной иллюзией, которая «не прошла проверку на опыте мировых войнах 20-го века». (2)
Justa causa имеет дело с вопросом о причине войны, который требует объяснения многих других вопросов, возникающих в ходе каждой войны, в том числе таких, как: В чем заключается преступление? Кто является агрессором, а кто защитником? Кто является обвинителем, а кто обвиняемым? И т. д. Вопрос о причине войны рассматривался всегда с очень большим скепсисом: отличить агрессора от обороняющегося было и раньше практически невозможно, не говоря о сегодняшнем дне, когда любая провокация может стать причиной для объявления войны, по примеру нападения Германии на Польшу в сентябре 1939 года. В любом случае, при любой войне всегда сохраняется право на самооборону, оправдывая в каком-то смысле известную фразу о том, что лучшая защита — это нападение. Возникает даже вопрос о том, возможна ли вообще война, которая была бы справедливой от начала и до конца? (3)
Христианская республика и учение о справедливой войне
Согласно Шмитту, империя христианского европейского средневековья (Republica Christiana) была до-глобальной империей. Но она подготовила переход к первому глобальному международному праву, а именно к межгосударственному европейскому праву в период с 19-го по 20-й век, принятого называть Jus Publicum Europaeum. (4)
Эти две правовые системы международных отношений — международное право в Republica Christiana и Jus Publicum Europaeum — решали важнейшие вопросы справедливой войны, justus hostis и justa causa, совершенно по-разному, но оба достигли определенных успехов на этом пути. После распада Jus Publicum Europaeum, начало которому положила Первая мировая война, эти два важных вопроса справедливой войны попали в немилость. Их не удалось разрешить Лиги наций, они не получили должной оценки в документах ООН, они до сих пор остаются загадкой для немалой части мировой общественности, чему свидетельство неоднозначное отношения к конфликту в Косово, к специальной операции, которые вела Америка в Ираке, к присоединению Крыма к России, к российской спецоперации на Украине и т. д. Самое время вспомнить о Карле Шмитте, который основательно изучил основы справедливой войны и предупредил весь мир о том, что ее фальсификация неизбежно ведет к новой мировой войне.
В европейском средневековье под влиянием христианства вопросы справедливой войны, justus hostis и justa causa, нашли свое выражение в так называемом учении о справедливой войне, которое возникло в результате христианской миссионизации нехристианских народов и была призвана оправдать испанскую и португальскую колонизацию Америки, конкисту. Согласно Шмитту, земля нехристианских, языческих народов была территорией христианской миссии; она могла быть закреплена по мандату папы римского за христианским князем. Земли исламских империй изначально считались вражеской территорией, которую можно было завоевывать и присоединять с помощью крестовых походов. Такие войны, объявленные папой римским, были даже священными войнами. «По существу, отмечает Шмитт, в пределах христианской империи войны между христианскими князьями носили регулируемый характер (umhegte Kriege). Они отличались от войн против нехристианских князей и народов». (5)
Таким образом, в Republica Christiana все христианские князья были юридически признанными justus hostis, то есть справедливыми воинами, которые могли абстрагироваться от мыслей о вопросе вины, поскольку все формальные вопросы о причинах войны, justa causa, перенимала на себя церковь в силу своего авторитета. Мандат на миссионерство (Missionsauftrag), выданный папой, давал им законное основание заниматься миссионерством в нехристианских землях, а также оккупировать эти земли в ходе миссионерской деятельности. (6)
Со своей стороны, Jus Publicum Europaeum отменил все средневековые юридические титулы папы римского и императора и совершенно иначе решил вопросы justus hostis и justa causa: через равенство суверенных европейских государств. Это была время мира в Европе, также известного как эпоха Вестфальского мира, которая спасала Европу от религиозных и гражданских войн в течение четырех столетий.
После Первой мировой войны европейское право Jus Publicum Europaeum вступило в конфликт с претензиями на господство новых мировых держав, прежде всего Соединенных Штатов Америки, и был фактически распущен. В это же время средневековое учение о справедливой войне пережило второе рождение, в особенности конспект лекции богослова Франсиско де Витория под названием Relecciones «de Indis et iure belli», написанный во времена первой конкисты и получивший большую известность благодаря своей исключительной беспристрастности, объективности и нейтральности.
Особую роль в популяризации лекций Витория сыграл всемирно известный американский исследователь международного права Джеймс Браун Скотт (1866 — 1943), благодаря которому имя Витория стало известно далеко за пределами узкого круга историков и исследователей международного права. Известны, например, попытки многих теоретиков женевской Лиги Наций, американских юристов и политиков использовать аргументацию и конструкции средневекового учения о справедливой войне в целях построения своего собственного видения мироплрядка. С этого момента начался новый этап использования наследия Витория, поднятого до уровня политического мифотворчества. Даже в официальных и полуофициальных заявлениях правительства Соединенных Штатов Америки, по словам Шмитта, был провозглашен «возврат к более старым и здоровым концепциям войны», под которыми прежде всего подразумевалось учение Витория. (7)
Но для Шмитта вся эта история вокруг учения о справедливой войне была историей недопонимания и изменения сути учения Витория, особенно в силу «современной» интерпретации его аргументов, что привело к тому, что новая версия его учения, современная доктрина о справедливой войне (moderne Lehre des gerechten Krieges), в своем искаженном виде стала одним из самых больших препятствий на пути к миру во всем мире. Можно сказать, что США в поисках нового правового титула (Rechtstitel), который бы наилучшим образом соответствовал претензиям Америки на глобальное мировое господство, реанимировали старые правовые титулы папы и императора, приспособив их для своих целей.
Схема «друг-враг» как самое тяжелое наследие Запада
Речь идет о более чем четырехсотлетней традиции Запада делить весь мир на «своих» и «чужих». Эта традиция находит свое выражение в так называемых разделительных линиях (Verteilungslinien), которые европейская цивилизация старательно проводила по земле с момента открытия Колумбом американского континента. Шмитт пишет: «Сразу же после открытия нового континента начинается борьба за захват суши и моря этого нового мира. С данного момента деление планеты с большим ускорением становится обычным делом всех живущих на этой земле людей и властей. Линии проводятся, чтобы разделить и поделить всю планету». Теперь и самый опасный и старейший враг христианства, ислам, предстал перед европейскими князьями и народами как «огромное, доселе неизвестное, не европейское пространство рядом с собой» (8).
Первые разделительные линии, сразу после открытия Америки, были прочерчены папой римским в Атлантическом океане, чтобы разделить сферы влияния испанцев и португальцев. Позднее, с ростом влияния новых морских держав Англии и Франции, разделительные линии папы римского превратились в линии дружбы (Freundschaftslinien), как их называл Шмитт, проложенные между Европой и Новым Светом. Единственное, в чем практически все европейские партнеры были едины, это то, что за пределами линии дружбы начинается пространство свободы. Свобода заключалась в том, что по ту сторону черты лежала зона свободного и безжалостного применения силы и безудержного захвата земель. «Это порождало общую идею о том, что все, что происходит «за чертой», остается вне правовых, моральных и политических оценок, которые признавались по эту сторону черты». (9)
Третья и последняя глобальная «линия дружбы», которая сих пор пролегает через весь мир, называется «Западное полушарие» (Westliche Hemisphäre). Она определяет зону влияния США: от американского континента в 19-м веке до всей планеты после окончания Первой мировой войны.
Деление мира на «друзей» и «врагов» стало самым тяжелым наследием западной цивилизации, реализуя себя в противопоставлении христиан нехристианам, людей нелюдям, Европы Новому Свету, цивилизации варварству и в целом добра злу. В 19-м веке глобальное линейное мышление европейцев оставило свой след в философии абсолютной человечности (absolute Humanität), которую Шмитт представляет как двусторонний аспект гуманизма (Zwei-Seiten-Aspekt des Humanismus). «Ибо идея человечности имеет две стороны», — подчеркивает он и поясняет: «Только вместе с человеком в смысле абсолютной человечности появляется его специфический новый враг, нечеловек, как другая сторона того же понятия. За отделением нечеловека от человека в истории человечества в 19-м веке последовало еще более глубокое разделение — сверхчеловека от недочеловека. Как человек порождает нечеловека, так и сверхчеловек с диалектической необходимостью истории тут же порождает недочеловека как своего враждебного двойника.» (10)
В 20-м веке этот двусторонний аспект гуманизма нашел свое отражение в фашизме и национал-социализме. Сегодня он реализует себя в разделении мира на демократии и недемократии, «свободно» избранные правительства и автократии, «добрый» Запад и «злую» Россию. Внутри западных демократий он разделяет общество по признаку обязательной вакцинации или борьбы с расизмом, правым экстремизмом или антисемитизмом.
Мир в континентальной Европе с 19-го по 20-й век
На смену международному праву Republica Christiana пришло Европейское публичное право, Jus Publicum Europaeum, которое действовало в Европе с 16-го до конца 19-го века. Для Шмитта это был уникальный пример международного права, которому удалось положить конец междоусобным религиозным и гражданским войнам Средневековья и создать эффективные правовые инструменты для сдерживания войн в Европе. Основой этого права стало суверенное государство. Военные противники, являясь суверенными государствами, признавались европейским сообществом как justus hostis, то есть как равноправные враги, в отличие от мятежников, преступников и пиратов. Война превращалась в выяснение отношений между равноправными соперниками. Оба соперника, являясь justus hostis, противостояли друг другу на равных условиях. (11)
Европейское международное право стремилось также разрешить проблему с justa causa. Шмитт поясняет: «Формальной точкой отсчета для определения справедливой войны здесь является уже не авторитет церкви в рамках международного права, а равный в правовом отношении суверенитет государств. Порядок межгосударственного международного права исходит не из justa causa, а из justus hostis и определяет каждую межгосударственную войну как законную войну между суверенами, имеющих равные права.» По мнению Шмитта, это был огромный прогресс в международном праве. Тем самым война теряла свой карательный характер и тенденцию к дискриминации противника. По сравнению с жестокостью религиозных и гражданских войн и по сравнению с колониальными войнами, которые велись против «диких» народов, это означало рационализацию и гуманизацию военных действий. Враг переставал быть тем, кого необходимо было уничтожить. Это делало возможным устранение или предотвращения войны на уничтожение. Именно поэтому, по мнению Шмитта, европейское международное право, при помощи концепции суверенного государства, и преуспело в контроле над войнами. (12)
Но принцип правового равенства суверенных государств, исключавший дискриминацию противника, был не единственной заслугой европейского международного права при сдерживании войн (Hegung des Krieges). Не менее важным было отсутствие криминализации войны. Шмитт поясняет: «Война между суверенными, взаимно признанными государствами не может быть преступлением, тем более преступлением в уголовном смысле этого слова. Пока сохраняется концепция justus hostis, отсутствует и криминализация межгосударственной войны. На данном этапе слово «военное преступление» не может применяться в том смысле, что сама война является преступлением». Военными преступлениями в Jus Publicum Europaeum считались только определенные «действия, совершенные во время войны», то есть нарушения так называемого Закона войны, например, нарушение Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны, норм закона морской войны или закона о военнопленных. «Для юриста континентально-европейского образа мышления, по мнению Шмитта, было очевидным, что само употребление слова преступление еще не означает в международном праве криминализацию этого преступления, пока факты преступления, преступник, наказание и суд не будут четко определены и описаны». (13)
Сдерживание войн и система баланса сил
По мнению Шмитта, сдерживание войны (Hegung des Krieges) было сутью Европейского международного права. Войны не были незаконными и были справедливыми до тех пор, пока не нарушали общий порядок и баланс сил в Европе, как это было, например, в случае с наполеоновскими войнами. Шмитт говорит о системе равновесия (Gleichgewichts-System), которая лежала в основе европоцентристского пространственного порядка и сдерживания войн. Речь идет не о политико-пропагандистской политике равновесия, а об огромном преимуществе идеи равновесия, применяемой на практике и способной влиять на сдерживание войн. Такая общепринятая система равновесия была для Шмитта даже важнее, чем суверенитет и невмешательство. Ведущие европейские державы играли в этом процессе главную роль, поскольку больше всех были заинтересованы в сохранении и поддержании баланса сил, предотвращая тем самым разрушение существующего мирового порядка. (14)
Переход к системе гегемонистского равновесия
Таким образом, баланс юридически признанных и действительно суверенных государств был несущей опорой европейского мира. Однако после Первой мировой войны, в связи с распадом Jus Publicum Europaeum, он был заменен новой системой, которая была успешно опробована Соединенными Штатами Америки на американском континенте и после окончания Первой мировой войны нашла свое место в Лиге наций. Для описания американского опыта построения новой системы Шмитт использует термин «гегемонистский баланс сил» (System des hegemonialen Gleichgewichtes). Это тот случай, когда гегемония сильнейшего поддерживает порядок в рядах менее слабых. Сначала это были такие американские государства, как Куба, Гаити, Сан-Доминго, Панама и Никарагуа, которые формально были суверенными, но в действительности в экономическом и в военном отношении зависели от США. Это привело, по мнению Шмитта, к современному типу интервенции, когда американское право на вмешательство обеспечивалось не столько военными базами, военным присутствием или другими формами насилия, как это было во времена Британской империей, сколько договорами и соглашениями с подконтрольными государствами. Так что можно было утверждать, что по отношению к таким государствам — чисто юридически — вмешательство вообще отсутствовало. (15)
Европейская система равновесия (europäisches Gleichgewicht-System) и гегемонистская система баланса сил по-американски (hegemoniales System des Gleichgewichtes) стали с тех пор двумя конкурирующими основами для построения мирового порядка. Европейская система равновесия, безусловно, имеет явное преимущество. Она уже дважды доказывала свою способность сдерживать войны и ограждать мир от самых ужасных войн на уничтожение (Vernichtungskriege). Речь идет о Европе с 16-го по 20-й век в рамках Европейского международного права Jus Publicum Europaeum и о биполярном мире в эпоху Холодной войны. Американская система равновесия сил должна еще доказать свою эффективность в управлении миром во имя мира. После Первой мировой войны под руководством Лиги Наций ей это явно не удалось сделать: в мире разразилась новая, по своим масштабам еще более ужасная мировая война на уничтожение. Но и сегодня американская система равновесия все еще не добилась убедительных успехов, хотя после окончания Холодной войны у США появилась уникальная возможность контролировать мир во всех его проявлениях (от финансов до спорта и культуры) и во всех его институтах (от НПО до ООН).
Британская империя и планетарный баланс между сушей и морем
В эпоху Jus Publicum Europaeum установилось также планетарное равновесие, которое охраняла и оберегала Британская империя. Согласно Шмитту, впервые в истории человечества противопоставление суши и моря стало всеохватывающей основой глобального международного права. Таким образом, Англия стала носителем универсальной, морской части европоцентристского глобального порядка, хранителем важной составляющей Jus Publicum Europaeum, хозяином баланса суши и моря. Этот баланс обеспечивал стабильность и ограждал Европу от войн. Он стал несущей опорой мира во всем мире, а также европейского процветания и функционирования всего миропорядка, т. е. первого глобального Номоса Земли.
Таким образом, параллельно развивались два мира, две системы, опиравшиеся на сушу и на море. Сушей была Европа, морем — все, что лежало за пределами Европы, то есть по ту сторону разделительных линий. В этих параллельных мирах развивались разные законы и способы ведения войны, разные правила торговли и жизни: захват земли (Landnahme) против «захвата моря» (Seenahme), сухопутное право против морского права, сухопутная война против морской войны, суверенное государство против международного частного права, сельское хозяйство против свободной морской торговли и т.д. В Европе преобладало право равных, а в Новом Свете — право сильнейшего. «Линии дружбы» обеспечили мир в континентальной Европе, но закрывали глаза на жестокую практику, связанную с открытием других континентов и их оккупацией.
Оптимизм и европоцентристский универсализм
Шмитт описывает период 1870-1890 годов как время величайшего европейского оптимизма и растущей веры в европейскую цивилизацию и прогресс. Повсюду торжествовал либеральный конституционализм, который считался идентичным конституции и цивилизации в европейском смысле. Это было время последнего расцвета Jus Publicum Europaeum, которое, согласно Шмитту, было также временем последней совместной колонизации европейскими державами неевропейских земель, нашедшего свое отражение на международной Конго-конференции в Берлине в 1884-1885 годах. Принятый на конференции акт стал выдающимся документом европейской веры в цивилизацию, прогресс и свободную торговлю, а также основанных на этой вере претензий Европы на свободный захват земель на африканском континенте. Чтобы выразить цивилизационный дух этой эпохи, Шмитт цитирует высказывание бельгийского короля Леопольда, который сказал буквально следующие: «Открыть цивилизацию для той части земного шара, куда она еще не проникла, пронзить тьму, окутывающую целые народы, — вот, смею утверждать, крестовый поход, достойный нынешнего века прогресса». (16)
Оптимизм был настолько огромным, что примерно до 1890 года в Европе преобладало мнение, что специфическое Европейское международное право является общим универсальным международным правом. Универсалистские привычки мышления, отмечает Шмитт, были очень сильны в то время, а общая картина мира изначально была полностью европоцентристской, «потому что человечество понималось прежде всего как европейское человечество, цивилизация, естественно, означала только европейскую цивилизацию, а прогресс — это прямолинейное развитие к этой цивилизации». Слишком увлекшись верой в победу и триумф своего международного права, европейское сообщество открыло свой дом для других, неевропейских государств и народов. В результате в восьмидесятых и девяностых годах девятнадцатого века на полях действия европейского международного права появляются многие американские и азиатские государства, в том числе Соединенные Штаты Америки, Турция и Япония. (17)
Конец эйфории
Но в действительности, по мнению Шмитта, это было не просто количественное расширение и укрупнение, а переход на новый уровень, т. е. переход к новому, уже не европоцентристскому мировому порядку. Хотя Англия и претендовала на то, чтобы, являясь носителем баланса сил в Европе, стать «центром мира и носителем нового глобального мирового равновесия», оказалась слишком слабой, чтобы обеспечить такое равновесие. Перенести европейскую систему равновесия на весь земной шар оказалось не так-то просто.
На политическую мировую арену вышли другие, неевропейские мировые державы, прежде всего Соединенные Штаты Америки, объявив тем самым становление нового пространственного порядка Земли (Raumordnung der Erde). «Однако, пишет Шмитт, в начале данного этапа развития, около 1890 года, это не казалось особо сложной проблемой. Перед глазами маячила одна общая европейская цивилизация.» Но то, отмечает Шмитт, что теперь рассматривалось в юриспруденции как международное право, или, точнее, как международное законодательство, уже не было конкретным пространственным порядком Земли. «Сперва это было падение в небытие всеобщности, не имеющей ни пространства, ни фундамента. На место конкретного порядка в рамках Jus Publicum Europaeum не пала даже тень нового правового пространственного порядка.» По мнению Шмитта, следствием этого стало то, что ключевая проблема пространственного порядка Земли полностью исчезла из сознания людей. «Суть новой проблемы заключалась в том, что вместо одного универсального, не ограниченного пространством международного права появилось несколько международных прав, в зависимости от их принадлежности к тому или иному большому пространству.» (18)
Европоцентристское, американское или какое-либо другое международное право: Шмитт показывает, почему в плюралистическом мире, где еще нет всеми признанного международного конституционного стандарта (такого, каким был в Jus Publicum Europaeum «либеральный конституционализм»), не может быть и речи об универсальном международном праве. Можно, конечно, думать о западной либеральной демократии как об успешной форме правления, но первый и главный вопрос заключается в том, а готова ли большая часть населения планеты, которая еще не охвачена западной демократией, добровольно и без всякого насилия принять для себя такую форму демократии в качестве стандарта?
Эпоха беспорядков и изменение смысла войны (Sinnwandel des Krieges)
Шмитт описывает период с 1890 по 1919 год как эпоху распада Jus Publicum Europaeum. Поворотным моментом стала Первая мировая война, которая началась как европейская «война государств старого образца», но вскоре переросла в войну нового типа, которую не знало прежнее европейское международное право. В этот период закончился старый Номос земли, господствовавший с 16-го века, и начался поиск Нового Номоса земли, который Шмитт отразил в главе «Вопрос о Новом Номосе земли». Для Шмитта межвоенный период с 1919 по 1939 год и был как раз временем попыток — под руководством Соединенных Штатов Америки — найти новый международный правовой порядок. Шмитт называет этот период эпохой беспорядков и концентрируется на изучении перехода недискриминационной межгосударственной войны Jus Publicum Europaeum в новый — дискриминационный — тип войны, который разрушил важнейшие принципы европейского мира и стал самым большим препятствием на пути к миру во всем мире.
Шмитт описывает этот процесс как изменение смысла войны (Sinnwandel des Krieges). Первые подтверждения этому он находит уже в Версальском мирном договоре 1919 года, где германский император Вильгельм II был объявлен единственным виновником в развязывании войны. Это была, так сказать, персонификация военного преступления, ранее неизвестная европейскому международному праву. Лишь впоследствии она стала практикой Международного суда, действующей по сей день. Уже тогда Шмитт сомневался в том, что существующие международные суды могут быть независимыми, надежными и беспристрастными. Сегодня тот же скептицизм возникает при рассмотрении в Гаагском Международном суде дел глав государств, как это было, например, с президентом Югославии Милошевичем.
В Версальском договоре державы-победительницы, Франция и Англия, попытались сделать побежденный Германский рейх единственным виновником войны. Коллективная вина (Kollektivschuld), которую в Jus Publicum Europaeum, безусловно, должны были нести все участники войны, была заменена определением конкретного военного преступления, игнорируя вопрос о военной вине, протесты Германии и широко распространенное мнение, включая мнение американского президента В. Вильсона, о том, что вину за Первую мировую войну должна нести вся Европа. К сожалению, сегодня осознание коллективной политической ответственности вновь стало дефицитом.
Авторитет держав-победительниц и современная доктрина о справедливой войне
Теперь не равенство суверенных государств стало формальной точкой отсчета для определения того, что является справедливой войной, а авторитет держав-победительниц, по аналогии со старым авторитетом церкви, беря на себя право решать, что является справедливостью в войне и кто является военным преступником. Средневековое учение о справедливой войне вновь стало популярным, но в совершенно иной форме. По мнению Шмитта, это было не возвращение, а фундаментальное изменение заложенных в средневековом учении понятий врага, войны и справедливости. Средневековое учение признавало в нехристианских противниках justus hostis и не отменяла понятие войны как таковой. Напротив, подчеркивает Шмитт, новая доктрина о справедливой войне, взятое на вооружение странами-победительницами, стремилось дискриминировать противника, возлагая на него всю ответственность за разжигание войны. Он пишет: «Сама война становится преступлением в уголовном смысле этого слова. Агрессор объявляется преступником в самом прямом уголовном смысле этого слова; он объявляется вне закона, как пират.» (19)
К врагу относятся уже не как к justus hostis, то есть как к равноправному сопернику, а как к уголовному преступнику. Против таких преступников ведется уже не война, а карательная операция. Все формальные вопросы justa causa, в том числе и вопросы военной вины, перенимает на себя авторитет держав-победительниц — точно так же, как церковь на основании своего авторитета перенимала на себя всю ответственность, санкционируя крестовые походы и миссии в колониях.
Криминализация войны и технический прогресс
Шмитт видел в криминализации войны огромную опасность для мира во всем мире. Любая война — справедливая или несправедливая — зависит от оружия. Техническое развитие средств уничтожения меняет характер войны. Шмитт наблюдал это в ходе англо-американских бомбардировок немецких городов. Воздушные войны носят истребительный характер — в первую очередь потому, что воздушные бомбардировки «нацелены исключительно на истребление». Таким образом, современные войны находятся под сильным влиянием технического развития военных средств дальнего действия и в принципе являются войнами на уничтожение.
С 1945 года, после того, как США сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, это стало фактически самым главным вопросом мира во всем мире: тот, кто имеет ядерное превосходство, а сегодня и превосходство в современных обычных вооружениях, может претендовать на то, чтобы решать, в соответствии со своим статус-кво и авторитетом, что в войне справедливо или несправедливо, кто является военным преступником и т.д., согласно современной доктрины о справедливой войне.
С 1989/90 годов США как раз и получили такое превосходство как победитель в Холодной войне. Не нужно обладать специальными знаниями, чтобы понять, что с тех пор криминализация войны получила огромный импульс. Шмитт в своей работе «Номос Земли» предостерегал именно от такого развития событий, поскольку, по его словам, «в справедливой войне против соперника допустимы любые средства уничтожения». Это значительно увеличивает риски возможного перехода от справедливой войны к тотальному уничтожению, что сегодня означало бы мировую ядерную войну.
Американский идеал отмены войны (Abschaffung des Krieges)
Наибольший вклад в изменение смысла войны, по мнению Шмитта, внесли Соединенные Штаты с их попыткой отменить войну как таковую — чисто в американской традиции outlawry of war, которая ставит вне закона и осуждает все войны как таковые. Именно американские делегаты в ходе обсуждений на Парижских конференциях призывали к наказанию глав государств и описывали агрессивную войну как несправедливость и моральное преступление против человечества. Идея отмены войны (Abschaffung des Krieges), которая первоначально возникла как идеал свободы и мира на американском континенте, теперь должна была заменить метод сдерживания войны (Hegung des Krieges), который хорошо зарекомендовал себя в Jus Publicum Europaeum. С пактом Бриана-Келлога 1928 года объявление войны вне закона стало средством американской национальной политики и распространилось на всю планету. Не сдерживание, а отмена войны как правовой институт должна была теперь стать новой международно-правовой конструкцией мира во всем мире, которую активно продвигали американские делегации в Лиге наций после Первой мировой войны.
Но Лига наций не смогла создать собственную систему предотвращения войны и остановить Вторую опустошительную мировую войну. Конечно, существует множество анализов провала Лиги Наций, но Шмитт фокусирует свое внимание только на правовом значении этого хаотичного переходного периода с 1919 по 1939 год. Он задается вопросом, «не являются ли попытки отмены и объявления войны вне закона, которые приходятся на этот период, сутью трансформации смысла войны и замены ее на действия, схожие с действиями против уголовных преступников», и показывает трудности, с которыми столкнулась Лига наций при реализации этого идеала отмены войны. Он пишет: «Фактически попытка криминализировать войну в рамках международного права привела к ряду сложных, для восприятия обычных людей трудно уловимых противоречий: к противопоставлению юридического и политического мышления, к различию между моральной и юридической ответственностью, к противопоставлению политических и экономических проблем.» (20)
Шмитт указывает на внутреннюю проблему отмены войны как модели международного права, которая и сегодня оказывает свое опаснейшее влияние на мировое развитие. Речь идет о переносе проблем войны из компетенции судебной власти в область политики и морали. По мнению Шмитта, для каждого европейского государственного деятеля и каждого европейского гражданина в то время было самоочевидно, что вопрос об отмене войны по существу является вопросом разоружения и безопасности. Но это больше политические и моральные вопросы, чем юридические. Это означает, что в решение ключевых проблем войны вовлечены не только юристы, «но и общественность в лице широких масс населения», которое, однако, воспринимает юридическое абстрагирование от justa causa и вообще юридические понятия войны, такие как justus hostis и justa causa, «как искусственный формализм или даже как софистический увод от реальных проблем». В результате фактические вопросы войны, такие, например, как вопрос о справедливости войны и о том, кто в ней виноват, остаются без внимания. (21)
Политизация войны и медийный мейнстрим
Шмитт, на примере германского императора Вильгельма II, показывает, что может означать связь между политикой, моралью и общественным мнением. В 1920 году, согласно опросу одного американского еженедельника, большинство американцев хотели ему смертной казни или изгнания. Эмоциональное восприятие войны сильнее идей справедливости войны и всех прочих юридических формализмов. Перенос основных вопросов войны в сферу политики и морали означает, таким образом, рост роли общественного мнения, которое, в свою очередь, в значительной степени зависит от средств массовой информации. (22)
Соединенные Штаты Америки, как известно, пришли к такому пониманию после вьетнамской войны, когда ужасающие изображения войны в прессе привели к массовым протестам и в конечном итоге к прекращению участия Америки в войне. С тех пор строгий контроль над сообщениями СМИ из зон боевых действий стал в Америке прямым делом ее служб безопасности и силовых структур. Конструирование виртуального суррогата войны в СМИ приобрел тем самым высший смысл криминализации войны, конечной целью которой является то, чтобы противника в общественном мнении представить как криминального преступника.
После конфликта на Украине это стало практикой официальных немецких СМИ, вплоть до устранения из поля зрения общественности всех возможных альтернативных СМИ, не говоря уже о российских СМИ, которые, конечно же, представлены только как путинская пропаганда.
Отмена и криминализация войны как угроза миру во всем мире
Отмена войны как новая конструкция мирового порядка и криминализация войны представляют собой две стороны одной медали: одно предполагает другое. И то, и другое — отмена и криминализация войны — ставят политику и мораль выше юстиции и препятствуют, даже намеренно, прояснению в общественном мнении главных вопросов войны. Интенсивная русофобия наглядно показывает, что такая связка работает безотказно.
Другой вопрос, могут ли люди при этом чувствовать себя более уверенно. Однажды, перед Второй мировой войной, человечество уже испытало на себе, что влечет за собой запрет войны как таковой и объявление войны преступлением: это не означает устранение войны как таковой. Для того чтобы вынести свой окончательный вердикт отмене войны как системе предотвращения войны, Шмитт указывает на две истины: «Во-первых, задача международного права состоит в том, чтобы предотвращать войны на истребление, то есть, если война неизбежна, постараться ее сдержать, и, во-вторых, отмена войны без реальных механизмов ее сдерживания ведет лишь к новым и, вероятно, еще более ужасным видам войны, включая гражданские войны и другие виды войн на истребление». (23)
2014 год как поворотный момент
Шмитт заканчивает свое исследование развития международного права сразу после окончания Второй мировой войны, то есть без всякой привязки к начавшейся тогда Холодной войне. Он умер в 1985 году. Но его разделение развития современного международного права на конкретные периоды, которые он связывает с вопросом о Новом Номосе Земли, позволяет провести много параллелей с нынешней эпохой.
Более того, всегда есть события, которые символизируют поворотные моменты в мировой истории. В начале 20-го века это был 1914 год — начало Первой мировой войны. В 21 веке — 2014 год, которым датируют начало конфликта на Украине.
Первая мировая война началась как чисто европейская, но после вступления в нее Америки закончилась как мировая война. Старый европоцентристский пространственный порядок рухнул и поставил новую задачу: построить на его руинах новый планетарный мировой порядок, где не Европа, а Соединенные Штаты Америки могли бы доминировать в качестве новой мировой державы. Так появился нормативный проект Запада, записавший на свой счет успехи Второй мировой и Холодной войн.
Но украинский кризис 2014 года показал, что поиск нового планетарного пространственного порядка еще не закончился. Для человечества все еще остается выбор, который сформулировал Шмитт: между плюрализмом больших пространств и претензией на глобальный миропорядок, между монизмом и плюрализмом, между монополией и полиполией, между концом истории и ее продолжением. Таким образом, борьба за будущее планеты разгорается с новой силой, возвращая нас в события 1914 года, описанные Шмиттом в связи с поиском Нового Номоса Земли.
Jus Publicum Europaeum как модель нового мирового порядка
Сегодня, когда мир наполнен конфликтами и войнами, вновь возрастает значение сдерживания войн (Hegung des Krieges) с ее успешной системой равновесия (Gleichgewichts-System) как гаранта мира во всем мире. В данном случае речь идет не о конструкции европейского межгосударственного миропорядка, известного как Вестфальский мир, а о модели сдерживания войн в мире, ставшем многополярным. Линии конфликтов, если исходить из логики многополярного мира, пролегают сегодня не столько между государствами, сколько между большими пространствами (Großräume) или культурными пространствами (Kulturkreise), если исходить из терминологии известного американского политолога Сэмюэля Хантингтона. Конфликты и войны перестают быть незаконными, но должны быть сдержаны в той мере, чтобы не допустить новые, возможно, еще худшие виды войн. Новые субъекты мировой политики, то есть большие пространства, получают признание как justus hostis и становятся гарантами нового мирового порядка, более того, Нового Номоса земли. Этот порядок отталкивается не от justa causa, а от justus hostis, и определяет каждую войну или конфликт как законную войну между суверенами, имеющих равные права. Только таким образом можно устранить или избежать войны на уничтожение. Также и другие правовые институты, правила и методы Jus Publicum Europaeum, которые честно и добросовестно служили делу мира в Европе на протяжении четырехсот лет, приобретают свой изначальный смысл, например, нейтралитет как важный компонент международных отношений или умение больших политиков держать данное ими слово.
Я позволил себе сформулировать некоторые мысли Шмитта о международном праве, войне, мире во всем мире и мировом развитии в виде коротких и более или менее понятных тезисов, чтобы показать, насколько актуальным и полезным может быть его учение для понимания не только украинского, но и глобального конфликта между Западом и Россией. При этом я стараюсь избегать опасности утонуть в чисто юридической дискуссии и специфических юридических терминах.
1. Carl Schmitt, Der Nomos der Erde im Völkerrecht des Jus Publicum Europaeum, Duncker&Humbolt GmbH, Berlin, 5. Auflage 2011, S. 21.
2. Ebenda, S. 21-22.
3. Ebenda, S. 127-128, 234, 250.
4. Ebenda, S. 25.
5. Ebenda, S. 27-28.
6. Ebenda, S. 59, 98.
7. Ebenda, S. 26, 70-71, 89.
8. Ebenda, S. 54-55.
9. Ebenda, S. 62.
10. Ebenda, S. 72-73.
11. Ebenda, S. 114.
12. Ebenda, S. 91-95, 285.
13. Ebenda, S. 234, 245.
14. Ebenda, S. 161.
15. Ebenda, S. 161, 225.
16. Ebenda, S. 188-190.
17. Ebenda, S. 201.
18. Ebenda, S. 201, 210-211.
19. Ebenda, S. 92-93.
20. Ebenda, S. 244.
21. Ebenda, S. 244.
22. Ebenda, S. 240.
23. Ebenda, S. 159, 219.
При переводе на русский язык частично использованы понятия и смысловые интерпретации текстов Шмитта из книги «Карл Шмитт, Номос Земли в праве народов Jus Publikum Europaeum“, Санкт-Петербург ,ВЛАДИМИР ДАЛЬ, 2008.