Американская геостратегия по отношению к России заключается в том, чтобы интегрировать страну в Европу и не допустить восстановления Российской империи.
Если на Западе развал Советского Союза вызвал облегчение и эйфорию, то для многонациональной России он стал шоком. Бжезинский понимал это очень хорошо. Распад Советского Союза, отмечает он, вызвал колоссальное геополитическое замешательство в самой сердцевине Евразии. Исторический шок, пережитый русскими, усугублялся тем, что около 20 миллионов русскоязычных теперь были гражданами иностранных государств. Потеря Кавказа способствовала появлению стратегических опасений относительно возобновления влияния Турции; потеря Средней Азии породила чувство утраты значительных энергетических и минеральных ресурсов, равно как и чувство тревоги в связи с потенциальной мусульманской проблемой; независимость Украины бросила вызов притязаниям России на божественное предназначение быть знаменосцем всего панславянского сообщества. (1)
России также пришлось иметь дело с новой угрожающей геополитической ситуацией на Дальнем Востоке. В течение нескольких веков, отмечает Бжезинский, Китай представлял собой более слабое и более отсталое государство по сравнению с Россией, по крайней мере в политической и военной сферах. Но сегодня экономическая мощь Китая с его 1,2-миллиардным населением готовится перевернуть историческое уравнение между двумя странами с ног на голову, а пустые пространства Сибири притягивают к себе китайских поселенцев. Эти захватывающие дух новые реалии не могли остаться без последствий для российской безопасности в дальневосточном регионе или для ее интересов в Центральной Азии. (2)
Но самые большие потери Россия понесла на международной арене. Бжезинский пишет: «Самым болезненным, однако, была значительная потеря Россией международного престижа: теперь в глазах многих одна из двух сверхдержав стала не более чем региональной державой в Третьем мире, хотя и обладала значительным, хотя и все более устаревающим, ядерным арсеналом». Но для Бжезинского Россия остается ключевым геостратегическим игроком — несмотря на ее нынешнюю слабость и вероятное затяжное недомогание. Россия вынашивает амбициозные геополитические цели, которые она провозглашает все более открыто. Бжезинский пишет: «Она вполне может быть склонна считать, что на евразийском континенте у нее больше шансов. Многое зависит от ее внутриполитического развития, и прежде всего от того, станет ли Россия европейской демократией или снова евразийской империей». (3)
Стремление России восстановить евразийскую, пусть и неверно истолкованную, империю заставляет Бжезинского искать альтернативу развитию событий, очень опасных для его концепции. Для него это могла бы стать демократическая Россия, ориентированная на Европу. Он пишет: «Легко ответить на вопрос о будущем России утверждением о том, что предпочтительней была бы демократическая России, тесно связанная с Европой. Можно предположить, что демократическая Россия будет более благосклонна к ценностям, разделяемых Америкой и Европой, и поэтому с большей вероятностью станет младшим партнером в формировании более стабильной и объединенной Евразии». Он утверждает: «Россиян следует постоянно убеждать в том, что дверь в Европу для них открыта, равно как и в том, что их страна в перспективе будет участвовать в расширенной трансатлантической системе безопасности, а в более отдаленном будущем, возможно, и в новой трансевразийской структуре безопасности. Чтобы придать убедительность этим заверениям, необходимо целенаправленно развивать сотрудничество и обмены между Россией и Европой во всех областях». (4)
Но сомнение в том, что Россия удовлетворится получением признания и уважения в качестве демократической страны, очень велико. Бжезинский пишет: «В российском внешнеполитическом ведомстве (состоящем в основном из бывших советских бюрократов) живет и процветает глубоко укоренившееся стремление к особой роли в Евразии, что логично сочетается с новым подчинением Москве теперь уже независимых бывших советских республик. В этом контексте некоторые влиятельные члены российской политбюрократии даже чувствуют за дружественной политикой Запада намерение оспорить законные притязания России на статус мировой державы». (5)
В целом, объясняет Бжезинский, можно сказать, что в ответ на распад Советского Союза возникли три общих и частично перекрывающихся друг друга геостратегических варианта, каждый из которых в конечном итоге связан с озабоченностью России своим статусом по отношению к США. Первое направление мысли представлена теми, «для кого приоритетом является всесторонне развитие стратегического партнерства с Америкой». Бжезинский пишет: «Новым лидерам льстило быть накоротке с высшими должностными лицами, формулирую политику единственной в мире сверхдержавы, и они легко впали в заблуждение, что они тоже лидеры сверхдержавы. Когда американцы запустили в оборот лозунг о «зрелом стратегическом партнерстве» между Вашингтоном и Москвой, русским показалось, что этим был благословлен новый демократический американо-российский кондоминиум, пришедший на смену бывшему соперничеству. Этот кондоминиум будет глобальным по масштабам. Таким образом Россия будет не только законным правопреемником бывшего Советского Союза, но и де-факто партнером в мировом устройстве, основанном на подлинном равенстве. Как не устают заявлять российские лидеры, это означает не только то, что остальные страны мира должны признать Россию равной Америке, но и то, что ни одна глобальная проблема не может обсуждаться или решаться без участия и/или разрешения России». (6)
Бжезинский считал такой подход, основанный на совершенно нереалистичной оценке как международной, так и внутриполитической ситуации в России, проблематичным. Он пишет: «Америка никогда не намеревалась делить власть на земном шаре с Россией, да и не могла делать этого, даже если бы и хотела. Новая Россия была просто слишком слабой, слишком разоренной 75 годами правления коммунистов и слишком отсталой социально, чтобы быть реальным партнером Америки в мире. По мнению Вашингтона, Германия, Япония и Китай по меньшей мере так же важны и влиятельны. … России необходимо пройти через длительный процесс политических реформ, такой же длительный процесс стабилизации демократии и еще более длительный процесс социально-экономических преобразований, затем суметь сделать более существенный шаг от имперского мышления в сторону национального мышления, учитывающего новые геополитические реальности не только в Центральной Европе, но и особенно на территории бывшей Российской империи, прежде чем партнерство с Америкой сможет стать реально осуществимым геополитическим вариантом развития обстановки». (7)
И тут же Бжезинский делает важное признание: «Возможно, этого разочарования можно было бы избежать, если бы Америка раньше, во время американо-российского «медового месяца», приняла концепцию расширения НАТО и одновременно предложила России «сделку, от которой невозможно отказаться», а именно — особые отношения сотрудничества между Россией и НАТО. Если бы Америка четко и решительно приняла концепцию расширения альянса с оговоркой, что Россия будет каким-либо образом включена в этот процесс, можно было бы, вероятно, избежать возникшего у Москвы впоследствии чувства разочарования «зрелым партнерством», а также прогрессирующего ослабления политических позиций «прозападников» в Кремле» .(8)
Подходящим временем для этого можно было бы считать вторую половину 1993 года, сразу после того, как в августе Ельцин одобрил вступление Польши в трансатлантический альянс, посчитав, что это не противоречит интересам России. Бжезинский добавляет: «Вместо этого администрация Клинтона, тогда все еще проводившая политику «предпочтения России», мучилась еще два года, в течение которых Кремль «сменил пластинку» и стал все более враждебно относиться к появляющимся, но нерешительным сигналам о намерении Америки расширить НАТО. К 1996 году, когда Вашингтон решил сделать расширение НАТО центральной задачей политики Америки по созданию более крупного и более безопасного евроатлантического сообщества, русские встали в жесткую оппозицию. Следовательно, 1993 год можно считать годом упущенных исторических возможностей». (9)
Расширение НАТО и ЕС играет ключевую роль в евразийской геостратегии Бжезинского. Он пишет: «Большая Европа расширит сферу влияния Америки — а с включением в состав Европейского союза новых членов из Центральной Европы увеличится и число государств, склоняющихся на сторону США». Отсюда следует следующее заключение: «Если выбор необходимо сделать между более крупной евроатлантической системой и улучшением отношений с Россией, то первое для Америки должно стоять несравнимо выше. По этой причине любое сближение с Россией по вопросу расширения НАТО не должно вести к фактическому превращению России в члена альянса, имеющего права голоса, так как это принизило бы особый евроатлантический характер НАТО, низводя вновь принятые в альянс государства до положения второсортных стран. Это открыло бы для России возможность возобновить свои попытки не только вернуть утраченное влияние в Центральной Европе, но и использовать свое присутствие в НАТО для того, чтобы сыграть на американо-европейских разногласиях для ослабления роли Америки в Европе». (10)
Таким образом, активное участие России в НАТО нежелательно, не говоря уже о приеме России в НАТО: это противоречило бы, согласно Бжезинскому, американской геостратегии на евразийском континенте. «Более того, провал поддерживаемых США усилий по расширению НАТО может возродить амбициозные российские устремления», заключает Бжезинский. (11) Так что расширение ЕС и НАТО на Восток — это не какая-то прихоть Запада, а одно из главных условий построения однополярного мира под эгидой США.
Второе направление российской мысли объединяет тех, кто считает, что приоритетными должны быть отношения с ближним зарубежьем. Поэтому в глазах некоторых россиян развитие экономической интеграции с бывшими советскими республиками под руководством Москвы было целесообразной, эффективной и политически ответственной стратегией. В глазах многих россиян развитие экономической интеграции с бывшими советскими республиками под руководством Москвы было бы целесообразной, эффективной и политически ответственной стратегией. К ним также относятся романтики-славянофилы, выступающие за создание Славянского союза в составе России, Украины и Белоруссии, и, наконец, сторонники несколько мистического евразийства как исторической миссии России. (12)
Поэтому для Бжезинского строительство СНГ скрывает не только «объективную экономическую реальность», но и «сильную дозу субъективной имперской решимости». Он пишет: «Но ни то, ни другое не дали более философского и к тому же геополитического ответа на все еще терзающий вопрос: «Что есть Россия, каковы ее настоящая миссия и каковы ее законные границы?» Это именно тот вакуум, который пыталась заполнить все более привлекательная доктрина евразийства с ее фокусом на «ближнее зарубежье». Отправной точкой этой ориентации, определенной в терминологии, связанной скорее с культурой и даже с мистикой, была предпосылка, что в геополитическом и культурном отношении Россия не совсем европейская и не совсем азиатская страна и поэтому явно представляет собой евразийское государство, что присуще только ей». (13)
Взгляды евразийства, по словам Бжезинского, «нашли отклик, хотя и более примитивный, среди большого числа русских политиков-националистов». Они стали даже частью предвыборной кампании новой России. Бжезинский пишет: «Соперник Ельцина по президентским выборам 1996 года коммунист Геннадий Зюганов, несмотря на свою приверженность марксизму-ленинизму, поддержал мистический упор евразийства на особую духовную и миссионерскую роль русского народа на обширных пространствах Евразии, доказывая, что России предоставлены как уникальная культурная роль, так и весьма выгодное географическое положение для того, чтобы играть руководящую роль в мире. Более умеренный и прагматичный вариант евразийства был выдвинут руководителем Казахстана Нурсултаном Назарбаевым. Столкнувшись в своей стране с расколом между коренными казахами и русскими переселенцами, число которых почти одинаково, а также стремясь найти формулу, которая могла бы как-нибудь ослабить давление Москвы, направленное на политическую интеграцию, Назарбаев выдвинул концепцию «Евразийского союза» в качестве альтернативы безликому и неэффективному СНГ’. Хотя в его варианте отсутствовало мистическое содержание, свойственное более традиционному евразийскому мышлению, и явно не ставилась в основу особая миссионерская роль русской нации как лидера Евразии, он этот вариант был основан на той точке зрения, что Евразия — определяемая географически в границах, аналогичных границам Советского Союза, — представляет собой органичное целое, которое должно также иметь и политическое измерение.» (14)
Но для Бжезинского российский вариант «ближнего зарубежья» — это не политическое решение, а геополитическая иллюзия. Россия недостаточно сильна политически, чтобы навязать свою волю новым государствам, и недостаточно привлекательна экономически, чтобы убедить их в необходимости более тесного сотрудничества на добровольной основе. Давление России лишь заставляет их еще больше ориентироваться на Запад, а в некоторых случаях на Китай и на важнейшие исламские государства на Юге. Бжезинский задается вопросом: но если нет кондоминиума с Америкой и нет «ближнего зарубежья», какой еще геостратегический вариант был бы возможен для России? И сам отвечает на него: «Неудачная попытка ориентации на Запад для достижения желательного глобального равенства «демократической России» с США, что больше являлось лозунгом, нежели реалией, вызвала разочарование среди демократов, тогда как вынужденное признание, что «реинтеграция» старой империи была в лучшем случае отдаленной перспективой, соблазнило некоторых российских геополитиков поиграть с идеей некоего контр-альянса, направленного против гегемонии США в Евразии». (15)
Речь идет о третьем направлении российской мысли, которая объединяет тех, кто «стремится к контр-альянсу, то есть к евразийской антиамериканской коалиции, направленной на уменьшение влияния Соединенных Штатов на евразийский континент». Бжезинский пишет: «В начале 1 996 года президент Ельцин заменил своего ориентированного на Запад министра иностранных дел Козырева более опытным, но ортодоксальным Евгением Примаковым, специалистом по бывшему Коминтерну, Ирану и Китаю. Некоторые российские обозреватели делали предположения, что ориентация Примакова может ускорить попытки создания новой «антигегемонистской» коалиции, сформированной вокруг этих трех стран, с огромной геополитической ставкой на ограничение преобладающего влияния США в Евразии. … В начале 1996 года Ельцин побывал с визитом в Пекине и подписал декларацию, которая недвусмысленно осуждала глобальные «гегемонистские» тенденции, что, таким образом, подразумевало, что Россия и Китай вступят в союз против Соединенных Штатов. В декабре 1996 года премьер-министр Китая Ли Пен нанес ответный визит, и обе стороны не только снова подтвердили, что они против международной системы, в которой «доминирует одно государство», но также одобрили усиление существующих альянсов». (16)
Однако, как подчеркивает Бжезинский, коалиция, объединяющая Россию с Китаем и Ираном, может сложиться только в том случае, если Соединенные Штаты окажутся настолько недальновидными, чтобы одновременно сделать врагами Китай и Иран. Хотя такой вариант развития событий нельзя исключать, но ни Иран, ни Китай не готовы к стратегическому объединению усилий с нестабильной и слабой Россией. Бжезинский добавляет: «Лишенная общей идеологии и объединенная лишь «антигегемонистскими» чувствами, подобная коалиция будет по существу альянсом части стран «третьего мира» против наиболее развитых государств. Ни один из членов такой коалиции не добьется многого, а Китай рискует к тому же потерять огромный приток инвестиций. Для России, в свою очередь, «призрак российско-китайского альянса … резко увеличит шансы, что она снова окажется почти отрезанной от западной технологии и капиталов», как заметил один критически настроенный российский геополитик. Такой союз в конечном счете обречет всех его участников, будь их два или три, на длительную изоляцию и общую для них отсталость». (17)
Бжезинский уверен, что решение геополитической дилеммы России будет найдено не в контр-альянсе, не через иллюзию равноправного стратегического партнерства с Америкой и не через новую политическую или экономическую интеграцию на территории бывшего Советского Союза. Он пишет: «Для России единственный геостратегический выбор, в результате которого она смогла бы играть реальную роль на международной арене и получить максимальную возможность трансформироваться и модернизировать свое общество, — это Европа. И не какая-нибудь там Европа, а трансатлантическая Европа с расширяющимися ЕС и НАТО. … Нельзя предсказать, насколько быстро может пойти этот процесс, однако ясно одно: процесс пойдет быстрее, если геополитическая ситуация оформится и будет стимулировать продвижение России в этом направлении, исключая другие соблазны. И чем быстрее Россия будет двигаться в направлении Европы, тем быстрее общество, все больше приобщающееся к принципам современности и демократии, заполнит »черную дыру» в Евразии. И действительно, для России дилемма единственной альтернативы больше не является вопросом геополитического выбора. Это вопрос насущных потребностей выживания». (18)
Решающее значение имеет видение Бжезинским будущей формы правления в России. Он считает, что территориальные потери не являются главной проблемой России. Скорее всего Россия, как крупнейшее территориальное государство мира, должна смириться с тем, что Европа и Китай экономически ее сильнее. В этих условиях политическое руководство в Москве должно осознать, что Россия должна прежде всего модернизировать себя, а не заниматься тщетными попытками вернуть себе былой статус мировой державы. Учитывая огромные размеры и разнообразие страны, децентрализованная политическая система, основанная на рыночной экономике, вероятно, лучше всего развила бы творческий потенциал российского народа. Такая Россия также будет менее восприимчива к империалистической пропаганде. Бжезинский делает заключение: «России, устроенной по принципу свободной конфедерации, в которую вошли бы Европейская часть России, Сибирская республика и Дальневосточная республика, было бы легче развивать более тесные экономические связи с Европой, с новыми государствами Центральной Азии и с Востоком, что тем самым ускорило бы развитие самой России. Каждый из этих трех членов конфедерации имел бы более широкие возможности для использования местного творческого потенциала, на протяжении веков подавлявшегося тяжелой рукой московской бюрократии». (19)
* * *
Нельзя забывать, в какое время Бжезинский готовил к печати свою книгу. Это была вторая половина 90-х годов, когда, казалось, Россия как мировая держава окончательно уходит с мировой политической арены. В 1996 голу, во время новых президентских выборов в России, была преодолена опасность прихода к власти непредсказуемого коммуниста Зюганова. Вновь выбранный Ельцин покорно следовал инструкциям Запада. Власть в России постепенного переходила к олигархам, породив такое понятие, как «Семибоярщина» — этого отголоска смутного времени начала XV века. Армия и военно-промышленный комплекс деградировали, на окраинах бывшего Советского Союза продолжали полыхать гражданские войны. Поднимал голову политический ислам, грозя подорвать основу государственного строя России — ее территориальное единство. Кто стал бы считаться в то время с этим колоссом на глиняных ногах? От России исходила лишь одна угроза, которая заключалась в ее обладании ядерным оружием.
Дальнейшее ослабление России, окруженной более сильными и динамично развивающимися соседями, и легло в основу концепции Бжезинского. Но история вновь подготовила миру сюрприз, поставив Россию с приходом Путина на рельсы экономического подъема и усиления своих политических позиций в мире. Вся стратегическая логика Бжезинского по отношению к России стала рушиться. Она не стоит больше в предбаннике Америки, добиваясь своего признания, а упорно строит свой военный и экономический суверенитет, с которым Америка просто вынуждена считаться. Ее техническая независимость от Запада тает на глазах. Евразийский экономический союз состоялся, интеграция в Европу не стала единственным геостратегическим вариантом России, связи с Китаем и Ираном только крепнут, а антиамериканская коалиция набирает силу. Наконец, Россия окончательно освободилась от химеры ее возможного деления на мелкие государства.
То, чего больше всего боялся Бжезинский, стало реальностью: на евразийском континенте появился соперник, способный оспорить притязание Америки на мировое господство.
1. Brzezinski, Zbigniew: Die einzige Weltmacht. Amerikas Strategie der Vorherrschaft, Kopp Verlag, 6. Auflage März 2019, S. 114-116.
2. Ebenda, S. 122.
3. Ebenda, S. 115-116, 62-63.
4. Ebenda, S. 70, 109
5. Ebenda, S. 70-71.
6. Ebenda, S. 125, 127.
7. Ebenda, S. 128, 134.
8. Ebenda, S. 128-129.
9. Ebenda, S. 129.
10. Ebenda, S. 243, 245.
11. Ebenda, S. 244.
12. Ebenda, S. 126, 135.
13. Ebenda, S. 138-139.
14. Ebenda, S. 140-141.
15. Ebenda, S. 145-146.
16. Ebenda, S. 126, 146-147.
17. Ebenda, S. 147-148.
18. Ebenda, S. 149, 154.
19. Ebenda, S. 246-247.