К сожалению, Тер (см. «От неолиберализма к иллиберализму») не указал на главную особенность неолиберализма, который возник в 1930-х годах и сформировался как идеология в 1980—1990-х годах, от экономического либерализма, известного тем, что он выступает за свободный рынок и минимальное вмешательство правительства в экономику страны. За плечами экономического либерализма — сотни лет, а позади неолиберализма — всего лишь несколько десятков лет. Неолиберализм — это в перовую очередь политика, направленная на то, чтобы экономику отсталых стран перевести на рельсы либеральной экономики, открыв их двери для международных, а по факту западных инвестиций, предварительно проведя в этих странах дерегулирование и приватизацию. За Чили последовали другие страны, включая Китай, а после развала Советского Союза в этот список автоматически попали все страны бывшего социалистического лагеря.
Другими словами, финансовая экспансия Запада в виде инвестиций, наряду с другими видами интервенции, включая военную, должна облегчить интеграцию всех стран мира в единую западную систему хозяйствования. Пожалуй, в этом и состоит главная идея неолиберализма: создать единую экономическую основу для политической глобализации, то есть на базе неолиберальной модели хозяйствования построить мировое сообщество либерально-демократических стран, которые, как принято считать, живут мирно и друг с другом не воюют.
«Финансовая экспансия ради мира» — так можно обозначить внутреннюю логику неолиберализма, которая должна оправдать применение «шоковой терапии» ради мира и процветания в будущем. У этой логики есть свой идейный вдохновитель — известный либерал Фридрих фон Хайек. чьи рассуждения и легли в основу неолиберализма как экономической модели. Их приводит в своей книге «Купленное время» (2013) немецкий социолог Вольфганг Штрек, анализируя работу Хайека «The Economic Conditionns of Interstate Federalism» (1939).
Эта работа Хайека, пишет Штрек, начинается с вопроса о том, как создать условия для стабильного международного миропорядка. В долгосрочной перспективе это может быть гарантировано только с помощью межправительственной федерации, которая должна быть достаточно сильной, чтобы регулировать внутренние конфликты между ее членами и обеспечивать коллективную безопасность во внешней среде. Это требует общей обороны и внешней политики, которые должны находиться в руках центрального правительства. Нет ни одного исторического примера, когда страны с общей внешней и оборонной политикой не имели бы общего экономического порядка.
Возникает вопрос, как должен быть устроен такой режим? Ответ на этот вопрос, по мнению Штрека, составляет суть аргументации Хайека. Во-первых, Хайек показывает, что общий экономический порядок без внутренних тарифов и со свободным перемещением людей и капитала должен жестко ограничивать масштабы и глубину вмешательства в экономическую политику каждого из государств-членов. «Затем, во-вторых, он утверждает, что политические атаки на рынок, которые должны быть исключены на национальном уровне, не могут быть перенесены на уровень федерации, чтобы, так сказать, заменить их». Это означает, что «некоторые экономические полномочия, которые сегодня обычно могут осуществляться национальными государствами», например, поддержка производства отечественной продукции, не должны осуществляться ни на федеральном уровне, ни отдельными государствами, поскольку это «имело бы слишком далеко идущие последствия для федерации в целом». (1)
Кроме того, государства-члены не могут проводить собственную монетарную политику. Далее, необходима конкуренция, чтобы ни одно из государств не могло слишком сильно обременять свою экономику регулированием, например, регламентируя рабочий день, устанавливая чрезмерные налоги или вводя пограничный контроль. Деятельность их торговых организаций и профсоюзов также должны быть ограничена: после открытия границ и обеспечения свободы передвижения все национальные организации такого рода, будь то профсоюзы, картели или профессиональные ассоциации, теряют свое монопольное положение и способность контролировать оказание услуг или поставку продукции.
Федерация означает также неизбежную либерализацию, то есть политизацию установленного экономического порядка. Утверждается, что в федерации национальных государств разнообразие интересов настолько велико, что чувство общей идентичности, которое должно преодолевать конфликты интересов, может оказаться слабее, чем национальные интересы. Например, защитные тарифы для отдельных отраслей потребуют жертв от всего экономического сообщества в виде повышения цен. Это может быть приемлемо среди соотечественников, но не в пределах всей федерации. То же самое относится и ко многим другим мерам экономической политики, таким как ограничение рабочего времени или обязательное страхование по безработице: богатые регионы могут выиграть от таких мер, но вызовут яростное сопротивление со стороны остальных государств.
Федерация означает, что ни одно правительство, особенно в богатых регионах, не имеет права планировать экономическую жизнь по-социалистически. Грубо говоря, гомогенное, обусловленное национальными традициями и идентичностью вмешательство в социальную и экономическую жизнь федерации как более гетерогенного политического образования недопустимо. Поэтому политическая либерализация Федерации необходима.
Аргументация, предложенная Хайеком, по мнению Штрека, начинается с изложения экономических предпосылок для обеспечения мира на земле и заканчивается объяснением того, почему федерация государств, если она хочет оставаться единой, обязательно должна быть либеральной в плане экономической политики. Социализм, как и национализм, должны быть преодолены. Единственной формой демократии может быть только строго либеральная демократия, уважающая свободу рынков, потому что только такая демократия может сохранить внутренний и внешний мир в рамках федерации государств.
Появление на свет неолиберального проекта, получившего в дальнейшем название тэтчеризм, Штрек описывает как переход от кейнсианской к хайекианской политической экономике. Это были, считает Штрек, институциональные изменения: от Кейнса к Хайеку. Для напоминания: Джон Мейнард Кейнс был одним из самых влиятельных экономистов XX века, создавший свою собственную экономическую школу, получившую название «Кейнсианство». По мнению Штрека, кейнсианская mixed economy послевоенных десятилетий имела «хорошо развитый набор институциональных инструментов для осторожного вмешательства государства в национальную экономику, особенно для политически мотивированного вмешательства в распределение результатов производства и жизненных шансов». Штрек пишет: «Центральными институтами политической экономии эпохи Кейнса были объединения рабочих и промышленников, созданных на основе корпоративных интересов, а также системы по их взаимодействию… Для этого государству в понимании Кейнса нужны были сильные, хорошо организованные профсоюзы, которым оно оказывало широкую организационную поддержку». (2)
Переход от Кейнса к Хайеку означал конец mixed economy послевоенных десятилетий, породившее в Германии такое явление, как экономическое чудо. О том, что стало с институтами столь успешной экономической модели, Штрек пишет: «Неолиберальная революция от всего этого практически ничего не оставила. Ее целью было максимально отстранить государства от участия в послевоенном капиталистическом развитии, функционально ограничить их деятельность, направив усилия только на расширение рынков, сделать их институты неспособными для вмешательства и корректировки рынков, которым свойственны саморегуляция и рыночная справедливость». (3)
Штрек не вникает в подробности экономического проекта чикагской школы, который лег в основу политики Тэтчер и Рейгана. Тем не менее недостатки, заложенные в самой логике неолиберализма, ему очевидны. Во-первых, неолиберализм вступает в конфликт с демократическим процессом в Европе, что наглядно видно на примере современного Европейского Союза, созданного, как считает Штрек, по методичке Хайека. Интересы национальных правительств, избранных демократическим путем, могут не совпадать с интересами ЕС, взявшего с 1980-х годов курс на глобальную либерализацию мировой экономики. «Цель всего этого, которая становится все ближе к достижению, пишет Штрек,- это деполитизация экономики и одновременная дедемократизация политики». (4)
Естественно, такая политика периодически наталкивается на сопротивление со стороны национальных парламентов и оппозиционных партий, ставя вопрос о том, какой должна быть Европа: демократией, отвечающая требованиям рынка, или все же рынком, отвечающему требованиям демократии? Штрек пишет: «Европейское консолидированное государство начала XXI века — это не национальное, а международное образование — режим, который управляет входящими в него национальными государствами, не имея демократически выбранного правительства, но с обязательными для исполнения правилами: он управляет, не являясь правительством, и влияет на демократию через рынок, вместо того чтобы влиять на рынок через демократию». (5)
Вывод Штрека на последней страницы его книги звучит более чем однозначно. Он пишет: «Сегодня в Западной Европе наибольшую опасность представляет не национализм, и уж точно не немецкий национализм, а рыночный либерализм Хайека. Завершающее построение валютного союза (то есть окончательное удаление из политики ЕС «остатков национального государства», прим. Автора) означало бы конец национальной демократии в Европе — а значит, и единственного института, который еще можно было бы использовать для защиты от консолидированного государства». (6) Не в этом ли и состоит главная проблема политического проекта под названием ЕС, который должен был стать прообразом мирового правительства? Национальная демократия в Европе оказалась чересчур живучей, чтобы безропотно уступать полному контролю со стороны ЕС. Бунт против брюссельской бюрократии только нарастает.
В этом бунте кроется главная ошибка Хайека: он надеялся, что его идеал мирного сосуществования на земле будет добровольно подхвачен всеми членами сообщества. Штрек пишет: «Ошибка Хайека в его проекте международной федерации, основанной на либерализации, заключалась в том, что он полагал, что все национальные общества захотят стать участниками всеобщего рынка и режима конкуренции, созданного центральным правительством в интересах мира на земле, а потому их можно будет убедить освободиться от их коллективных интересов и идентичностей». (7)
Кстати, наиболее влиятельный представитель Чикагской школы, американский экономист Милтон Фридман, чьи идеи во многом определили политику тэтчеризма, достаточно реально оценивал способности свободного рынка самостоятельно решать все социальные проблемы. Он хорошо понимал, что свободные рынки нуждаются в определенных правилах и рамочных условиях, требующих государственного вмешательства. Об этом он писал, в частности, в своей книге «Капитализм и свобода» (1962), ставшей своего рода инструкцией при проведении реформ со стороны Тэтчер и Рейгана.
Безусловно, Фридман хорошо изучил аргументацию Хайека, что легко проследить в его максиме, которую он сформулировал в предисловии к немецкому изданию своей книги (1971). Фридман пишет: «Последнее десятилетие не изменило моего мнения о том, что сохранение индивидуальной свободы является главной целью всех общественных институтов; что вмешательство государства в частную сферу — самая большая угроза этой свободе; что свободные рынки товаров и идей остаются важнейшим условием индивидуальной свободы». (8) Другими словами: экономическая свобода является важной частью свободы в целом, она ведет к увеличению политической свободы, а потому является ее обязательным условием. Возвращаясь к Хайеку: без политической либерализации не может быть свободного рынка.
Тем не менее экономическая свобода, считал Фридман, нуждается в определенных рамках, которые бы закрепляли индивидуальные права людей, включая права собственности. В рамках этих правил свобода одного человека должна быть ограничена, чтобы не ущемлять свободу другого человека. Такой же принцип должен действовать и в экономике, гарантируя свободную конкуренцию его участников. А точнее — необходим запрет на картели и контроль над доминирующими компаниями, которые могли бы нарушить конкуренцию. Борьба с монополиями — особая тема, которой Фридман посвятил в своих рассуждениях достаточно много места. За организацию свободного рынка со свободной конкуренцией и должно отвечать государство, которому Фридман приписывает роль составителя правил игры и третейского судьи: «Правительство необходимо как форум, который определяет «правила игры» и является судьей, который следит за соблюдением правил и говорит, правильно ли они истолкованы». Согласно Фридману, речь идет о власть как о реальной системе «Сдержек и противовесов», что, в принципе, вполне соответствует классической формуле эффективного хозяйствования: «Столько рынка, насколько это возможно, и столько государства, насколько это необходимо». Необходимым условием честной конкуренции является также снятие торговых ограничений со стороны США. Еще одно важное замечание Фридмана: «Власть Федеральной резервной системы должна быть строго ограничена». (9)
Но мечте Фридмана о свободном рынке со свободной конкуренцией так и не удалось сбыться: экономическая свобода в форме неолиберальной экономической модели не привела к политической свободе. К такому выводу он пришел к началу 21-го века, наблюдая за развитием мировой экономики после развала социалистического блока. В предисловии к новому изданию своей книги в Германии (2002) он пишет: «После завершения работы над этой книгой события в Гонконге вплоть до передачи его Китаю убедили меня в том, что, хотя экономическая свобода является необходимым условием для гражданской и политической свободы, политическая свобода — какой бы желанной она ни была — не является обязательным условием для экономической и гражданской свободы». (10)
Политика Британии и США по экономической либерализации Китая — в надежде на политические перемены и интеграцию этой страны в сообщество западных демократических стран — полностью провалился. Сегодня это более чем очевидный факт. Другими словами, идея глобальной политической либерализации Хайека, нашедшей свое отражение в тэтчеризме, не сдала экзамен на прочность. Это показал, в частности, финансовый и фискальный кризис 2008 года, который Штрек связывает с распадом «режима послевоенного демократического капитализма» и переходом к так называемой политике «финансиализации» (монотеизма). Активное инвестирование денег в развивающиеся страны, ставшими фабриками по производству дешевой продукции, было активно поддержано Федеральной резервной системы, не говоря о Международном валютном фонде. При помощи денег новой политике удалось купить для себя время, «путем обеспечения своего рода массовой лояльности неолиберальному социальному проекту как обществу потребления — сначала через раздувание денежной массы, затем через увеличение государственного долга и, наконец, через либерализацию кредитования частных домохозяйств». Но возможностей для дальнейшей покупки времени, считает Штрек, у такой политики больше нет. Разрушив свое собственное производство, Англия и США должны теперь платить по счетам. (11)
Действительно, неолиберализм как экономическая модель будущего сегодня стремительно теряет свой нимб безальтернативности. На смену тэтчеризму приходит трампизм — как антипод политического проекта по либерализации всей планеты, как анти-тэтчеризм, ставя интересы Америки выше утопии построить мир на земле за счет добровольного (или не добровольного) отказа наций от своей идентичности и своих коллективных интересов. Борясь с подобной формой глобализации, Трамп разрушает не только тэтчеризм как политический проект, но и саму веру либералов во главе с Хайеком в возможность построения мировой либеральной демократии как панацеи от всех войн и конфликтов.
Возврат Трампа к экономическим сделкам и тарифам взамен политической глобализации (военным путем или с помощью цветных революций), — в этом, судя по всему, и состоит суть трампизма, продиктованного диалектикой эффективного хозяйствования. Собственно, когда-то бурный экономический подъем Америки и сделал эту страну по-настоящему великой. Следуя логике трампизма, Трампу не нужны военные конфликты и цветные революции со сменой правительств, которые в последнее время вместо прибыли приносили одни убытки. По крайней мере, военный конфликты ему не нужны до тех пор, пока Америка не станет снова великой. «Горячие» войны должны быть заменены на «холодные» торговые войны, как это была в эпоху Холодной войны. Тарифная война в ее экстремальной форме необходима Трампу для того, чтобы поток инвестиций, уплывающий со времен Тэтчер и Рейгана с Запада на Восток, развернуть в обратную сторону.
В этом, пожалуй, и состоит главная интрига трампизма как нового политического проекта, призванного преодолеть тэтчеризм: успеет ли Трамп это сделать в рамках одного срока правления? За почти пятьдесят лет своего существования тэтчеризм сумел хорошо окопаться, обрасти большим количеством институтов влияния, управляемых тысячами хорошо подготовленных кадров. Да и гиганты американского бизнеса, взявших на себя роль глобальных игроков, например, Apple, Amazon, Google, Facebook, YouTube или производитель чипов и графических процессоров Nvidia, добровольно не откажутся от огромных прибылей, которые приносит им международное разделение труда.
Так что выход у Трампа только один: изменить работу институтов, работающих на тэтчеризм, включая ФРС, урезать аппетиты глобальных игроков, перекрыв им дорогу к фабрикам по производству дешевой продукции. Только так он сможет повернуть их обратно лицом в сторону Америки. Игра глобальная, риск большой, но и ставки в игре очень большие: смена всего мирового порядка.
1. Wolfgang Streeck: Gekaufte Zeit, Suhrkamp Verlag Berlin 2013, S. 141-145.
2. Ebenda, S. 157-158.
3. Ebenda, S. 157-158.
4. Ebenda, S. 164.
5. Ebenda, S. 163.
6. Ebenda, S. 163.
7. Ebenda, S. 246.
8. Milton Friedman, Kapitalismus und Freiheit, Piper Verlag GmbH, München/Berlin, 2004, S. 19.
9. Ebenda, S. 38, 52, 67.
10. Ebenda, S. 18
11. Wolfgang Streeck, S. 10, 15-16, 26.