Трамп — авторитарный правитель, что тоже вполне естественно, иначе он не смог бы возглавить восстание против глобализации, международной элиты, существующей системы. У него просто нет другого выхода: любая его оплошность или неуверенный шаг — это повод для удара возмездия тех, против кого он восстал.
Но Трамп — это не просто один из правителей из длинного списка таких же как он авторитарных руководителей государств, включая Путина, Си Цзинь пина, Орбана или Эрдогана. Нельзя забывать, что он — правитель Америки. Тень особой американской миссии сопровождает страну с первых дней ее становления, найдя свое отражение в доктрине Монро, объявившей Америку зоной, свободной от войн и конфликтов, а позже в доктрине Трумана, возложившей на США ответственность по защите западных ценностей перед лицом коммунистической угрозы. Сегодня миссия Америки состоит в том, чтобы на обломках социалистического лагеря построить однополярный мир. В основе этой миссии лежит святая вера в то, что после развала Советского Союза только США способны уберечь мир от хаоса.
Страх оказаться за бортом истории, не выполнив предназначенную Америке миссию, сопровождает любого американского президента, принуждая его говорить с остальным миром только с позиции силы. Как бы сегодня сказали: типично по-трамповски. Об этом пишет, в частности, уже упомянутый выше историк, политолог и американист Бернд Грайнер в статье журналу Rotary под заголовком «Упадок Америки как шанс для Европы» (2021). (1)
Поскольку Америка, следуя своей миссии, хочет утвердить свои притязания на мировой порядок, она неизбежно сталкивается с сопротивлением, которое должна преодолевать. Грайнер говорит об американской интервенции, которая, как он считает, приносит миру больше вреда, чем пользы. Он пишет: «Соединенные Штаты несут ответственность за наибольшее количество военных интервенций, они неоднократно развязывали агрессивные войны и попирали международное право, они и сегодня тратят больше всех денег на вооружение и содержат больше военных баз по всему миру, чем все остальные государства вместе взятые, они являются абсолютным лидером в свержении непопулярных правительств, в том числе демократически избранных».
На этом пути к мировому господству США приобретает больше врагов, чем друзей. Грайнер перечисляет лишь часть того ущерба, который США нанесли другим странам: «через военные интервенции, такие как на Кубе, во Вьетнаме, Лаосе, Камбодже, Гренаде, Афганистане и Ираке, через более или менее успешные «смены режимов», например, в Иране и Конго, в Гватемале, Британской Гвинее и Доминиканской Республике, или через годы пособничества государственным террористам, как в Индонезии, Чили и Аргентине». И добавляет: «Список примеров неполный, но выводы очевидны. Многие регионы Юго-Восточной Азии или значительной части Латинской Америки восстановили мир на своей земле только после ухода Соединенных Штатов. Но в каждом случае их общественное положение оказывалось хуже, чем оно было раньше. В этом свете катастрофические последствия 20-летней «войны с террором» на Ближнем Востоке и в Гиндукуше являются частью общей картины и еще одним доказательством того, что бесконечная борьба Вашингтона с реальными или воображаемыми врагами приносит стране как раз то, чего она больше всего не хотела бы: рост числа противников и новых врагов».
Оправданием американской экспансии служит стойкий нарратив о том, что без твердой руки США мир погрузится в хаос. Грайнер пишет: «Такие обоснования можно найти в редакционных статьях, партийных программах и политических речах: потому что ядерный зонтик незаменим, потому что враги демократии якобы только и ждут, когда США ослабнут, потому что общие ценности важнее, чем случайные промахи. И так далее и тому подобное как вариация поговорки, придуманной Уинстоном Черчиллем относительно демократии. Соответственно, какой бы плохой ни была Америка как руководящая держава, мы должны смириться с этим, потому что все остальное еще хуже».
Так сформировалось особое самовосприятие американцев, питая их веру в миссию Америки. Грайнер пишет: «Их вечные разговоры об «избранной нации» и Америке как «лучшей и последней надежде» на земле не только звучат как писанные истины, но и призваны быть таковыми. А именно — как политическое естественное право. Америка лидирует, потому что она фундаментально превосходит весь остальной мир и поэтому рождена для лидерства — если и есть политический знаменатель, который лежит в основе республики с момента ее создания, то это именно он. Вот почему «Америка прежде всего» — это не просто броский лозунг. Этот лозунг обозначает главный национальный нарратив, который не может и не хочет отрицать свою близость к старому как мир правилу: сильные правят, слабые следуют, слабейшие терпят».
Казалось бы, ничего необычного в этом нет: подобным образом ведут себя все великие державы. Но в американской миссии Грайнер видит нечто особенное — ее религиозно-мистические корни. Он пишет: «Особенностью США является тревожащая американцев оборотная сторона их самовосприятия — страх перед собственной уязвимостью. То, что эксперимент «Нового мира» может провалиться из-за злобных внешних врагов или из-за внутренних противоречий, и что «нация-искупитель», призванная искупить мир по божественному мандату, все же в случае неудачи согрешит против Бога — такая драматизация зла не может быть отделена от чрезмерной идентификации с добром. Не зря историки говорят об одержимости, близкой к истерии и паранойе. Кажется, что речь идет в целом о мире, где повсюду таится опасность, угрожающая жизни».
Страх американцев перед собственной уязвимостью во многом определяет внешнюю политику США, прежде всего в сфере безопасности. Грайнер пишет: «Стремление к полной безопасности напрямую связано с фантазиями об уязвимости. На протяжении десятилетий велись ожесточенные споры о том, как добиться этой цели, пока в конце Второй мировой войны не появилась соблазнительная панацея: военное превосходство. С тех пор национальная безопасность и вооруженные силы стали синонимами. Более того, в обществе процветает идея, что самоутверждение зависит от вооруженного доминирования. Именно эта идея крутится в мыслях тех экспертов, которые хотят быть услышанными в самом ближнем кругу власти, и этой идее до сих придерживались почти все президенты. Исходя из этого, элиты, отвечающие за международную политику, по-своему определяют безопасность страны: стабильность — это синоним американского превосходства, баланс сил существует только тогда, когда Соединенные Штаты доминируют во всем, превосходя остальных по отдельности или какого-либо враждебного союза».
Но накопление военной техники или полные до краев оружейные склады, считает Грайнер, еще ничего не означают. Он пишет: «Доминирующая власть должна демонстрировать готовность применить силу, иначе не будет порядка. Как только готовность применить силу ставится под сомнение, она теряет престиж и авторитет — именно это убеждение определяет политический стиль Америки. В первую очередь востребованы методы запугивания, принуждения и шантажа. Иными словами, под страхом скатиться в более низкую весовую категорию США никогда не должны упускать из виду одну максиму: власть основана на страхе, а без нагнетания страха вы обрекаете себя на бессилие».
При этом разница между нагнетанием страха или применением военной силы, считает Грайнер, для США не играет никакой роли. Он пишет: «Решающим фактором является политическая готовность к насилию. Для того чтобы продемонстрировать решимость, военные действия и война не являются исключением из правила. Они являются не последним из возможных, но предпочтительным инструментом. Важно задействовать силовые средства в местах, не имеющих заметного стратегического, экономического или политического значения, проводить границы и защищать претензии даже в самых отдаленных уголках. В этом отношении война без причины может быть даже более продуктивной, чем война по веским причинам».
Грайнер говорит о «символизме поступка», которую США продемонстрировали во время войны во Вьетнаме и Афганистане. Он пишет, делая в общем-то печальный вывод: «В обоих случаях востребованным был символизм поступка. В результате замкнутый круг превратился в стратегическую мудрость: Вашингтон должен демонстрировать решимость, чтобы защитить свои интересы. А его интересы как раз и заключаются в решительных действиях. Руководствуясь такими догмами, США неоднократно попадали в ловушки, созданные ими самими».
Конечно, Трамп, как и каждый американец, боится собственной уязвимости, а как президент он должен демонстрировать силу Америки. Он не имеет права проявлять слабость, тем более допускать, чтобы кто-то мог влиять на его политику. Особенно это касается серьезных соперников, таких как Россия и Китай. Так что авторитаризм Трампа — это еще и элемент принуждения к миссии. Собственно, Трамп тем и занимается, что рассыпает по всему миру панегирики или угрозы, в зависимости от ситуации, показывая всему миру, кто в доме хозяин.
Но можно ли его назвать догматиком, способного в очередной раз загнать Америку в ловушку? Спорный вопрос. По крайней мере, за его планами мирного урегулирования конфликтов, особенно на Украине, не стоит готовность прибегать к самым крайний мерам — к применению атомного оружия. Уже само желание договариваться с Путиным говорит о том, что Россия вернула себе статус законного врага, каким обладал во время Холодной войны Советский Союз. Более того, администрация Трампа открыто признала, что Запад на Украине ведет прокси-войну с Россией, то есть речь идет не только о конфликте между Россией и Украиной, но прежде всего о глобальном геополитическом противостоянии между Западом и Востоком. Такое признание ставит крест на криминализации войны (термин Карла Шмитта), исходным пунктом которой можно считать грузинскую войну 2008 года.
Именно тогда Запад взят курс на дискредитацию путинской России, желая нанести ей стратегическое поражение. Россию необходимо было представить в глазах мировой общественности как криминального преступника, с которым необходимо бороться всем миром — как со всемирным злом. С таким преступником нельзя договариваться, а в борьбе с ним хороши все средства, поскольку он подлежит уничтожению. В случае с атомной державой, какой является Россия, такая криминализация войны звучит как призыв к третьей мировой войне. Судя по высказываниям Трампа, он это хорошо понимает.
Конечно, как любой большой политик, Трамп одержим своей собственной миссией, которая и делает его настоящим политиком, в отличие от тех, для кого политика — это профессия (согласно терминологии Макса Вебера в его книге «Политика как профессия»). Но в чем заключается эта миссия? Только ли в том, чтобы Америку снова сделать великой, сохранив за ней статус единственной и неповторимой супердержавы? Конечно же, Грайнер прав, критикуя такую миссию Америки, которая приносит миру больше вреда, чем пользы. Но все же в его критике есть один пробел. Всегда ли миссия Америки состояла в том, чтобы добиться господства в мире? Например, долгое время США, строя на американском континенте свой новый свободный мир без войн и конфликтов (в противовес погрязшей в войнах Европе), проводили политику самоизоляции. К идеи мирового господства Америка пришла лишь в начале 20-го века, долгое время колеблясь между самоизоляцией и интервенций.
Не эту ли старую и, можно сказать, изначальную миссию и хочет вернуть Трамп Америке, провозглашая политику самоизоляции и мира? В этом случае авторитаризм Трампа и его проявление силы — это не призыв к военным действиям или войне, а, скорее, наоборот: своего рода превентивные меры для того, чтобы избежать еще большей конфронтации.
Не исключено, что его миссия в чем-то пересекается с намерениями других авторитарных политиков, например, Путина или Си Цзинь пина, которых объединяет стремление построить на земле более сбалансированный и справедливый многополярный мир. Не исключено, что когда-нибудь, следуя своим намерениям, эти три политика сядут за стол переговоров, чтобы обсудить структуру миропорядка в будущем, как это сделали три других больших политиков в Ялте в 1945 года, договорившись о послевоенном мире. Политическая основа для Ялты 2 имеется: все три политика отвергают трансатлантизм как идеологию Холодной войны, ставшего анахронизмом после 1989 года. Таким образом, речь может идти о вступлении в новую эпоху — в эпоху пост-трансатлантизма, отказавшись от сомнительного термина «пост-демократия».
1. https://rotary.de/gesellschaft/amerikas-abstieg-als-chance-fuer-europa-a-18849.html