Этот вопрос политолог Лотар Брок задает самому себе в 2022 году, после ввода российских войск на Украину, связывая его с другим вопросом, который волновал его еще в 2004 в связи с объявлением американской администрации Буша войны против терроризма, а именно: «Международному праву пришел конец?» В 2004 году, как и почти двадцать спустя, Брок опирается на наследие великого философа Иммануила Канта, чтобы убедить себя и читателя в том, что создание правового мироустройства, о котором мечтал Кант, все же возможно, несмотря на все коллизии нового времени. Тем не менее своим вопрос в 2022 году (Так был ли Кант все же полезен?) политолог Брок заставляет сомневаться в том, что мирный план философа Канта вообще реализуем. Тем самым конкретный вопрос о войне и мире в рамках глобального изменения международных отношений он пытается вернуть в лоно философского дискурса о международном праве. Сегодня, когда политика идет впереди юстиции, такая попытка достойна уважения.
Свое представление о мирном плане Канта Брок сформулировал еще в своем исследовании от 2004 года. В основе этого плана лежит желание Канта противопоставить действующему в то время европейскому международному праву, допускавшему войну как таковую, совершенно иной миропорядок, где война была бы немыслима. Брок пишет: «В своем сочинении о вечном мире Кант называет представителей классического международного права не иначе как утомительными утешителями, которые много говорят о мире, но ни разу не предотвратили войну своим кодексом, независимо от того, был ли он «философски или дипломатически обоснован»; ведь этот кодекс основывался на беззаконной свободе государств «беспрестанно ссориться». Согласно работе Канта о вечном мире (1795), разум требует ограничить эту беззаконную свободу, то есть превратить международное право из закона войны в закон мира». (1)
В основе такой трансформации международного права (от войн к вечному миру) лежат, по замыслу Канта, здравый смысл и современная демократия. Брок пишет: «Если мир — это заповедь разума, то есть отвечает интересам всех участников, то, как прямо заявляет Кант, он должен наступить и в мире дьяволов — как только здравый смысл прорвется наружу. Кант наблюдал это в современной демократии; ведь при демократии те, кому приходится нести бремя войны, имеют право участвовать в принятии совместного решения о войне и мире».
Таким образом, формула мира Канта может быть сформулирована следующим образом: в демократическом мире, где господствует принцип права народов на самоопределение, все народы должны быть достаточно благоразумны, чтобы избегать войны — просто потому, что они несут на себе ее основную тяжесть. Другими словами, в демократических странах их правительства всегда должны оглядываться на граждан, планируя свою военную политику, поскольку именно на них ложится основная тяжесть войны. Эти планы не всегда должны совпадать с волей народа, как это, например, мы сегодня наблюдаем в Германии: планам светофорного правительства на дальнейшую эскалацию конфликта на Украине противостоит немалая часть населения, призывающая к здравому смыслу и к миру. Или, используя формулировку Канта: здравый смысл в мире дьяволов прорывается наружу.
Но страны демократии — это лишь часть всей планеты, а поэтому формула мира Канта пока не может быть полностью реализована: глобальный мир еще не стал глобальной современной демократией. Более того, основной принцип демократии, который чаще всего определяется как право наций на самоопределение, применим только к национальному государству, где это право закреплено в конституции. До сих пор нет ни мировой конституции, ни мирового правительства, ни мировой демократии, ни возможности для населения всей планеты определять свою волю. Основной принцип мировой демократии, который был у всех на слуху, еще не сформулирован — это очень сложная задача даже для самих ученых-юристов. И все же Брок, опираясь на Канта, пытается сформулировать этот принцип. Это можно проследить в трех его статьях, посвященных проблемам войны и мира: «Мир через право» (2004), «Размышления о войне и мире в прошлом и настоящем. Беседа с Лотар Брок» (2019) и «Война на Украине и международное право. Неужели запрет на применение силы окончательно умер?» (2022).
Исходный пункт размышлений Брока — фундаментальная проблема международных отношений. Он описывает ее следующим образом: «Запрет на применение силы не предотвратил войну России против Украины. Но и запрет как таковой не мог ее предотвратить. Предполагать другое было бы ошибочным: это связано с тем, что запрет на применение силы как нормы международного права измеряется изначально вовсе не тем, соблюдается ли он вообще. Намного важнее его признание в качестве обязательного стандарта при принятии решения о применении военной силы. В 2021 году в Германии было зарегистрировано более 200 убийств. Но из этого никто на полном серьезе не будет делать вывод о том, что преступление в виде убийства согласно § 211 Уголовного кодекса утратило свою силу. Важно соблюдать закон, иначе его можно довести до абсурда на радость его врагам». (2)
В демократическом государстве за соблюдение закона отвечает конституция. В международных отношениях действуют совсем другие правила. Брок пишет, имея ввиду международные отношения, сложившиеся после Второй мировой Войны: «Национальное и межправительственное право — это не одно и то же. Исполнение последнего, в отличие от того, как это происходит в правовом государстве, не может быть основано на «монополии легитимного насилия» (Макс Вебер). Решающей здесь является резолюция Совета Безопасности, которая в конечном итоге зависит от голосов пяти постоянных членов, обладающих правом вето. Поэтому в каждой такой резолюции заложены политические интересы конкурирующих сторон. Международное право, которое свою легитимность черпает из претензии на беспартийность, всегда является объектом инструментализации со стороны конфликтующих сторон».
Таким образом, фундаментальная проблема международных организаций заключается в том, что, в отличие от современных демократических государств, они не обладают монополией на применение силы, которая была бы закреплена в единой для всех международной конституции. Брок пишет, имея в виду демократические страны:«Такая монополия на применение силы считается легитимной в той мере, в какой она подавляет насильственную самопомощь в пользу юридически санкционированного разрешения конфликта. Монополия на применение силы превращает violentia в potestas (насилие в форму власти, примечание автора) и тем самым устанавливает порядок. Однако этот порядок становится мирным лишь в той мере, в какой действия государства подчиняются определенным правилам, то есть монополия государства на применение силы находится под контролем правового государства. Именно за это и отвечает конституция». (3)
Монополия на применение силы, контролируемая конституцией, является для Брока важным историческим достижением, с помощью которого и был сделан решающий шаг к «цивилизованному разрешению конфликтов». Брок возвращается к Канту, чтобы подчеркнуть важность такого шага: «Ведь дьяволы, которые, по мнению Канта, все же склонны к миру, поскольку он соответствует их интересам, должны уметь распознать этот интерес к миру и соответствовать ему».
Но существует ли нечто подобное на международном уровне? Да и стоит ли к этому стремиться, спрашивает Брок. Его поиск ответа на эти вопросы приближает нас к пониманию того, каким он видит мирный план Канта. Брок пишет: «Если рассматривать суверенитет народа как основу демократического самоопределения, то любая попытка создать конституцию, выходящую за рамки национального государства, представляется проблематичным. В этом случае урегулирование международных отношений должны быть ограничено межправительственными договорами, прошедшими одобрение парламентами. Но всегда ли это соответствует интересам народов, которые, в силу различного уровня жизни в глобальном мире, должны будут считаться с неизбежными материальными ограничениями? Поэтому и в глобальном мире, тесно связанного материальными интересами, принцип демократического самоопределения народов, то есть их автономии, должен предполагать всеобщее самоподчинение международным законам. Но здравого смысла для такого самоподчинения закону на уровне всех государств, в том числе демократических, явно недостаточно. Соответственно и на международном уровне необходимо иметь такую конституцию, которая бы способствовала развитию в мире здравого смысла. Именно поэтому необходимы такие международные нормы, которые были бы выведены из-под контроля автономной власти отдельных государств, но которые, тем не менее, нельзя было бы рассматривать как ограничение демократического самоопределения, а лишь как необходимое условие для осуществления демократического самоопределения в глобальном мире».
Собственно, это и можно взять за основу демократического принципа в международных отношениях: не усилия западных демократий по демократизации еще не до конца демократических стран (военным или другим путем), а создание необходимых условий, которые бы способствовали демократическому самоопределению народов мира, не нарушая при этом их суверенитета. Такой принцип в международных отношениях соответствует мирному плану Канта, поскольку опирается на здравый смысл народов. В конечном счете сами народы, а не их правительства, должны решать вопрос о войне или мире, поскольку именно они несут главную тяжесть военных действий. Вот для этого и нужна на международном уровне «хорошая конституция», задача которой состоит в том, чтобы поддерживать процесс самодемократизации народов. Остается только уточнить, о какой мировой конституции может идти речь.
В своем интервью «Размышления о войне и мире в прошлом и настоящем» (2019) Брок коротко очерчивает контуры такой мировой конституции. Первый вопрос, который ему задали, касался итогам парижской мирной конференции, которая началась 18-го января 1919 года. Отмечая, что Версальский мирный договор нарушил одну из максим Канта (а именно, что никакой мирный договор не должен провоцировать новые войны), что во многом способствовало появлению национал-социализма в Германии, Брок тем не менее рассматривает документы Парижской конференции как важный вклад на пути к мирному разрешению конфликтов. По словам Брока, речь идет о «создании международных и социальных предпосылок для того, чтобы направить урегулирование конфликтов в цивилизационное русло». (4)
Именно с этой точки зрения, считает Брок, и следует рассматривать «Версаль». Он пишет: «Тогда переговоры по окончании Первой мировой войны также можно понимать как попытку создания международного порядка для регулируемого разрешения конфликтов. Идея такого порядка была особенно популярна в научных кругах в последней трети XIX века, а также в первом в истории транснациональном движении за мир. Так что в этом не было ничего нового, новым был исторический контекст, в котором он (порядок) сформировался. В первую очередь это касается военного опыта того времени».
Речь шла не только об учете прежнего опыта: это был шаг к более прогрессивному оформлению международных отношений. Брок пишет: «Договор состоял из 440 статей, в которых до мельчайших подробностей регулировалось все, что касается перехода от войны к миру. Поэтому мирные переговоры в Париже представляют собой не только интригу между властью и политикой, но и попытку цивилизовать эти интриги».
Версальский мир, как известно, провалился, но для Брока это не повод хоронить идею Парижского мирного договора, а именно цивилизацию международных отношений. Он пишет: «Версальские попытки регламентировать все до мельчайших деталей, очевидно, не привели к прорыву на пути к «вечному миру», равно как и грандиозный политический проект Лиги Наций. Но также и фашизм, сталинизм, Вторая мировая война и Холокост не привели к отказу от нормативного проекта, за который боролись в Париже. Напротив, по окончании Второй мировой войны этот проект получил дальнейшее развитие и расширение, на этот раз в виде Организации Объединенных Наций, Бреттон-Вудской системы регулирования международных экономических отношений, кодификации прав человека и расширения международной юрисдикции. После окончания Холодной войны идея достижения мира путем правового регулирования международных отношений получила очередной беспрецедентный импульс. Кульминацией этого развития стала концепция конституционализации международного права, т.е. превращения международного права в мировое конституционное право».
К сожалению, Брок не уточняет, что он имеет в виду, говоря о мировом конституционном праве, который должен прийти на смену действующему международному праву. Возможно, речь идет о неком новом праве, основанного на правилах, который Запад после победы в Холодной войне решил навязать всему миру. В 2019 году в своих размышлениях о войне и мире Брок лишь констатирует, что идея цивилизации международных отношений, провозглашенная в Версале, потеряла свою убедительную силу. «Космополитическое мышление повсеместно подвергается осмеянию со стороны нового национализма и популизма», признает он, и делает вывод: «Более чем столетний цикл войн и связанных с ними надеждами на мир подходит к концу».
Таким образом, мир возвращается к тому, с чем когда-то пытался бороться Кант, стремясь классическое европейское международное право, Jus Publicum Europaeum, признававшее насилие, заменить мирным планом с полным запретом на насилие. Но Кант не был бы Кантом, если бы не понимал, что за мир надо бороться. В оптимизме Канта Брок находит оптимизм и для самого себя. Он пишет, имея в виду Канта: «Он представлял прочный международно-правовой мир не как нечто застывшее, а как исторический процесс, который будет переживать постоянные неудачи, но никогда не зайдет в тупик». (5)
Особое значение в этом мирном плане, по мнению Брока, Кант придавал международным институтам и общественности. Их успешный тандем можно было наблюдать после Второй мировой войны. Брок пишет: «Для него (имеется ввиду Кант, прим. автора) то и другое были инстанциями для критики, которые скандализировали и усложняли применение силы в международных конфликтах. С европейской точки зрения это достаточно хорошо срабатывало в так называемый «послевоенный период» во второй половине XX века: глобальной войны между Востоком и Западом удалось избежать (как и не допустить эскалации конфликта в ходе Кубинского ракетного кризиса до применения ядерного оружия). Коллективное насилие продолжало применяться, но в основном не в виде межгосударственных войн, а в виде внутригосударственных конфликтов с международным вмешательством (что не уменьшало их значимости для пострадавших)».
Поэтому не стоит удивляться, что Брок большое значение придает Уставу ООН, в котором он увидел трансформацию международного права в кантовский закон мира. В 2004 году он пишет: «Сейчас это приобретает свою форму. Народы объединились в рамках Устава Организации Объединенных Наций, чтобы освободить человечество от бедствий войны. Устав провозглашает общий запрет на насилие и устанавливает обязанность поддерживать мир в соответствии с запретом на насилие. Таким образом, мирный план превратился из идеи в норму». (6) В 2022 году, когда стало ясно, что «международные институты и общественность», несмотря на тотальную критику путинской России, не принесли желаемых результатов (так называемый третий мир в целом не осудил Россию), Брок тем не менее вновь призывает все государства «решительно защищать принципы Устава ООН». Естественно, он имел в виду правовой произвол России, от которого необходимо защищаться всем миром, хотя еще в 2004 году маргинализацию принципов Устава ООН и самой роли ООН он видел в действиях администрации США.
* * *
В 2004 году, после объявления США войны с терроризмом, Брок был более последователен в своем анализе международных событий. Его критический анализ международной политики США на стыке двух веков во многом объясняет, почему сегодня идея цивилизации международных отношений терпит крах.
Подпись на фото, с которым Брок начинает свой анализ в 2004 году, гласит: «Кант смотрит на Канта: право всегда противостоит политике, несмотря на все попытки политики сделать право послушным». (ХХХ) Я бы охотно сделал одно дополнение: политика пытаются сделать послушным не только право, но и самих правоведов. Как раз попытки США манипулировать действующим международным правом и вызвало тогда у Брока главную озабоченность. Речь шла прежде всего о пытках заключенных в Гуантанамо — в нарушение действующих норм ведения войны. Еще одно нарушение правил ведения войны — бомбардировка гражданских объектов в Югославии и Ираке. США со всей ясностью дали понять, что готовы в целом взять на себя роль ООН в разрешении международных конфликтов — на основании того, что ООН с этим плохо справляется. Притязаниям США на роль третейского судьи Брок противопоставил свой тезис о том, что мир во всем мир можно достичь только путем коллективных действий. Бесполезно: США и сегодня продолжают менять международные правила в угоду своим собственным интересам.
Особую опасность Брок видел в растущей роли американских спецслужб, которые поставили под сомнение деятельность как международных, так и государственных судов в борьбе с терроризмом. Он пишет: «Как и во время процесса по делу о терроризме в Гамбурге в начале 2004 года, суды блокируются, если не сказать маргинализируются, в борьбе с террором, потому что секретные службы скрывают от них информацию, получение которой не обязательно соответствует Уголовно-процессуальному кодексу и использование которой связано не с судебным разбирательством, а с предотвращением опасности (если не с обеспечением власти самих секретных служб)». Через манипуляцию с секретной информацией под предлогом «предотвращения опасности» можно заблокировать любое правовое разбирательство международных конфликтов, превращая суд в политическое разбирательство.
Брок не одобряет действия правительство США, игнорирующего международный суд, хотя и остается верен международному правосудию. Он пишет: «Важнейшим аспектом дальнейшего развития процессуальных норм является расширение международного правосудия. Создание Международного уголовного суда в этом контексте (т.е. в отношении геноцида, военных преступлений и преступлений против человечности) представляет собой веху в долгосрочном развитии, которое может быть приостановлено отдельными правительствами, но, вероятно, уже не может быть остановлено окончательно. С исторической точки зрения борьбу администрации Буша против Международного уголовного суда следует рассматривать как шаг назад, но никак не в качестве сигнала к повороту в международной политике».
Еще одна больная тема, которую Брок задевает в своем исследовании, — это тенденция к бесправию, вызванная борьбой США против терроризма (например, отказ заключенным в Гуантанамо в праве на судебное разбирательство). В конечном счете это ведет к подрыву демократии. Брок пишет: «В контексте борьбы с терроризмом другой важной задачей здесь является защита либерального конституционного государства от ограничения существующих свобод — с помощью мер, направленных на их защиту, и не только на внешнем, но и на внутреннем уровне». То, чего Брок опасался в 2004 году, сегодня стало реальностью: в Германии нарастает давление на существующие свободы, идет ли речь о пандемии корона-вируса или о предполагаемой угрозе демократическому развитию страны со стороны инакомыслящих или сторонников АдГ.
Беспокоит Брока и тенденция к новому толкованию понятий, что приводит к искажению их истинного смысла. Он пишет: «Кроме того, на неизбежную потребность в признании различий мы отвечаем неустанным созданием новых различий, причем даже там, где о них раньше и не подозревали. «Марс и Венера», «старая и новая Европа» — плоды таких построений. За этими языковыми играми скрывается неприятное явление: критика смешивается с пропагандой, антиимпериализм — с антиамериканизмом и антисемитизмом — не только во Франции, но и в Германии, как показывают опросы. И наоборот, в преддверии войны в Ираке американская общественность организовала настоящую кампанию ненависти против «староевропейских» критиков американской политики, особенно через Интернет, причем эти критики практически не имели права голоса в официальных СМИ, а были услышаны лишь через острое высказывание своих аргументов в различных новостных шоу».
Сегодня тенденция к новому толкованию понятий приобрела форму абсурда. Кто может сказать, в чем разница между левой и правой политикой, когда то, что раньше было правым, стало левым и наоборот? Кто знает, в чем суть правого экстремизма, в котором обвиняют выбранную демократическим путем партию АдГ? Кто разбирается в том, что на самом деле считать демократией, если то, что всегда считалось ее достижениями, сегодня воспринимается со стороны политико-медийного мейнстрима как опасность существующему строю? И т.д.
В анализе Брока прослеживается явная связь между имперской политикой США и той опасностью, которую она представляет для мира во всем мире. Он пишет, имея в виду «Запад»: «С одной стороны, как сообщество государств, он реализует проект, направленный на то, чтобы присягнуть остальному миру на миротворческую идею либеральной демократии. С другой стороны, растет опасение, что этой идеи может оказаться недостаточно даже для сохранения внутренней сплоченности самого западного сообщества государств. И если, как считают многие авторы, политика США будут следовать в своих действиях имперской логике, толкающей их к мировому господству, то мы уже не сможем быть уверены в том, что демократиям удастся сохранить мирные отношения — в долгосрочной перспективе — даже между собой».
Окончательный приговор претензиям западного сообщества во главе с США на мировое господство, представленное как борьба за мир, права человека и демократию, Брок вынес словами американского философа Майкла Уолцера: «Политически или религиозно мотивированные кампании — например, по распространению христианства или ислама, социализма или демократии — это не те войны, которые можно считать справедливыми».
Слова Брока оказались пророческими: единство демократического западного мира сегодня рушится на глазах, натолкнувшись на все возрастающее противодействие другого, незападного мира. Но в 2019 году, рассуждая о войне и мире, Брок, как и многие на Западе, оставался верен тому, что за западной демократией — будущее, поскольку демократии между собой не воюют, а значит, могут предложить всей планете наилучшую формулу мира во всем мире. Свой тезис он формулирует следующим образом: «Нельзя упускать из виду, что конец противостояния двух блоков не означал окончание всех войн. Но по мере того, как ужасы насилия распространялись в так называемых новых войнах, росла уверенность в том, что «победа» демократии открывает новые возможности для распространения мира. В основе этого лежит теорема о демократическом мире, доказанная эмпирически, согласно которой демократические государства не воюют друг с другом». (7)
Но факты подтверждают и то, что распространение демократии в мире за последние тридцать лет вызвало еще больше насилия. Формула демократического мира никак не распространяется на войну либеральной демократии против всего недемократического мира. Этот эмпирический факт стал предметом исследовательской программы Гессенского фонда исследований мира и конфликтов (HSFK), с выводами которого, судя по всему, Брок вполне согласен. Он отмечает: «Предметом исследования стали так называемые гуманитарные интервенции 1990-х годов и войны в Афганистане и Ираке. Один из выводов этого исследования заключается в том, что либерально-демократические государства с их опорой на демократию и права человека имеют более широкий спектр причин для применения насилия, чем недемократические страны. Поэтому в неоднородном мире, состоящем из демократий и недемократий, можно ожидать больше войн, чем в мире, состоящем из недемократий, пусть даже если распространение демократии эмпирически увеличивает шансы на мир».
Другими словами, рост насилия в борьбе с недемократическими странами вполне оправдан, поскольку позволяет утвердить на земле всеобщий демократический порядок, который (поскольку демократии не воюют друг с другом) наконец-то освободит мир от конфликтов. Это звучит как политический проект «Принуждение к миру», который, впрочем, учеными фонда HSFK изучается как парадокс между принуждением и миром. Брок отмечает: «Ибо прочный мир, будь то внутри государства или между государствами, мыслим только как правовой порядок, при котором закон служит не для преодоления принуждения, а для его регулирования. Это обеспечивает порядок, но также и сопротивление, потому что любая форма регулирования не только сдерживает произвол, но и всегда порождает новый произвол. Однако было бы пагубно делать из этого вывод, что анархия и война приносят меньше вреда, чем все усилия, направленные на установление порядка и мира».
Что это, если не попытка оправдать применение силы для установления демократического порядка? В 2004 году Брок был более критичен к подобным попыткам. Он писал: «Но разве не демократические страны сегодня формулируют и реализуют новые варианты ведения войны, ссылаясь на необходимость переосмысления мирных законов? «Кого мы должны защищать?» — спрашивают демократические представители гуманитарной интервенции. Но не приводит ли это автоматически к вопросу, сформулированному британским политологом Бэри Бьюзаном после 11 сентября 2001 года: «Кого мы можем бомбить?», а теперь еще и к вопросу «Кого мы можем пытать?»» (8)
К сожалению, Брок не заметил ошибку, вкравшуюся в теорему о демократическом мире: демократические государства перестали воевать между собой только после окончания Второй мировой войны, когда США, возглавив «крестовый поход» против коммунизма, окончательно утвердили себя как гегемон в западном демократическом мире. До этого западные демократии очень даже активно между собой воевали. Да и в целом: историю демократии невозможно втиснуть в короткий эпизод послевоенного времени. Если американская гегемония вдруг рухнет, кто даст гарантии, что западные демократии сохранят между собой джентльменские отношения. В этом и состоит парадокс демократического мира по западному образцу: он возможен лишь при условии, если гегемония США распространится на всю планету. Но какая это демократия, если миром правит один гегемон?
Так прав ли Кант, предлагая идею вечного мира, опираясь на здравый смысл народов и на мирный характер демократий? Сам Брок так и не ответил на этот вопрос. Все его попытки привлечь философию Канта к правовой оценке событий в 2004 году (борьба США с терроризмом) и в 2022 году (ввод российских войск на Украину) сводятся к правовому позитивизму: к надежде на то, что через «правильные законы», которым все должны подчиняться, можно избавить мир от конфликтов.
Но в позитивизме, как известно, заложено слишком много политики, которая может быть обманчивой, подтверждая старую истину: благими намерениями вымощена дорога в ад. Можно зайти в тупик, если опираться на позитивизм в поисках истины. Судя по всему, с этим и столкнулся Брок, пытаясь ответить на вопрос о том, так что же делать, когда цивилизация международных отношений — под напором национализма и популизма — терпит фиаско, а военная конфронтация в мире лишь нарастает. Он вынужден был признать: «На данный момент никто не знает правильного ответа — ни в науке, ни в политике». (9)
Впрочем, это и не удивительно: в крепких объятиях политики может ослепнуть и наука.
1. Hier und weiter: https://www.jstor.org/stable/resrep14628
2. Hier und weiter: https://blog.prif.org/2022/12/06/der-ukraine-krieg-und-das-voelkerrecht-erneute-totsage-des-gewaltverbots/
3. Hier und weiter: https://www.jstor.org/stable/resrep14628
4. Hier und weiter: https://blog.prif.org/2019/02/11/ueberlegungen-zu-krieg-und-frieden-in-geschichte-und-gegenwart-lothar-brock-im-gespraech/
5. Hier und weiter:https://blog.prif.org/2022/12/06/der-ukraine-krieg-und-das-voelkerrecht-erneute-totsage-des-gewaltverbots/
6. Hier und weiter: https://www.jstor.org/stable/resrep14628
7. Hier und weiter: https://blog.prif.org/2019/02/11/ueberlegungen-zu-krieg-und-frieden-in-geschichte-und-gegenwart-lothar-brock-im-gespraech/