Американская геостратегия в отношении Франции и Германии состоит в том, чтобы сдерживать их амбиции по самостоятельному построению будущего Европы.
Главные архитекторы Европы для Бжезинского — это политические элиты Франции и Германии, которые в своем подавляющем большинстве «по-прежнему привержены цели формирования и создания Европы, которая действительно достойна этого названия». Бжезинский уверен: «Из их сотрудничества может возникнуть Европа, достойная своего прошлого и своего потенциала». (1)
У обоих государств есть свои идеи и методы строительства Европы, но, по словам Бжезинского, «ни Франция, ни Германия не достаточно сильны, чтобы строить Европу в соответствии со своими собственными идеями или решать с Россией спорные вопросы, которые неизбежно возникают при определении географических рамок Европы». Тем не менее возможность самостоятельного развития Европы беспокоит Бжезинского больше всего. Он пишет: «Такая ситуация должна побудить Соединенные Штаты к решительному вмешательству. Это вынуждает Америку поддерживать единство Европы, потому что в противном случае процесс объединения может застопориться и постепенно даже пойти на спад». Это требует, заключает Бжезинский, осторожного подхода к двум самым важным архитекторам Европы, в зависимости от того, какая Европа нужна Соединенным Штатам. При этом он обозначил, пожалуй, самую главную дилемму в отношениях между Америкой и политическими элитами двух ведущих стран Европы: относится к ним как к равным или все же как к младшим партнерам. (2)
«Франция надеется на свое возрождение через Европу, Германия — на свое искупление», — пишет Бжезинский, пытаясь объяснить и определить цели самостоятельных проектов Германии и Франции. Французское видение будущего он описывает следующим образом: «Для Франции Европа является способом вернуть бывшее величие. Еще до начала Второй мировой войны серьезные французские исследователи международных отношений были обеспокоены постепенным снижением центральной роли Европы в мировых делах. За несколько десятилетий Холодной войны эта обеспокоенность превратилась в недовольство «англосаксонским» господством над Западом, не говоря уже о презрении к связанной с этим «американизации» западной культуры. Создание подлинной Европы, по словам Шарля де Голля, «от Атлантики до Урала» должно было исправить это прискорбное положение вещей. И поскольку во главе такой Европы стоял бы Париж, это в то же время вернуло бы Франции величие, которое, с точки зрения французов, по-прежнему является особым предназначением их нации». (3)
Другому потенциальному архитектору Европы, Германии, Бжезинский приписывает совершенно иную мотивацию, которая должна учитывать горький опыт национал-социализма: «Для Германии приверженность Европе является основой национального искупления, в то время как тесная связь с Америкой необходима для ее безопасности. Следовательно, вариант более независимой от Америки Европы не может быть осуществлен. Германия придерживается формулы: «искупление + безопасность = Европа + Америка». Этой формулой определяются позиция и политика Германии; при этом Германия одновременно становится истинно добропорядочным гражданином Европы и основным европейским сторонником Америки. В своей горячей приверженности единой Европе Германия видит историческое очищение, возрождение морального и политического доверия к себе. Искупая свои грехи с помощью Европы, Германия восстанавливает свое величие, беря на себя миссию, которая не вызовет в Европе непроизвольного возмущения и страха. Если немцы будут стремиться к осуществлению национальных интересов Германии, они рискуют отдалиться от остальных европейцев; если немцы будут добиваться осуществления общеевропейских интересов, они заслужат поддержку и уважение Европы». (4)
Использование арифметических формул в геополитическом дискурсе позволяет лучше изобразить геостратегию Бжезинского в Европе. Французское возрождение в Европе выглядело бы тогда следующим образом: французское величие + европейская безопасность = Европа — Америка.
Но французские амбиции — наименьшее из опасений Бжезинского. Он пишет: «С точки зрения Франции, главная задача по созданию единой и независимой Европы может быть решена путем объединения Европы под руководством Франции одновременно с постепенным сокращением главенства Америки на Европейском континенте. Но если Франция хочет формировать будущее Европы, ей нужно и привлекать, и сдерживать Германию, стараясь в то же время постепенно ограничивать политическое лидерство Вашингтона в европейских делах. В результате перед Францией стоят две главные политические дилеммы двойного содержания: как сохранить участие Америки — которое Франция все еще считает необходимым — в поддержании безопасности в Европе, при этом неуклонно сокращая американское присутствие (европейская безопасность = французское величие — Америка, формула автора), и как сохранить франко-германское сотрудничество в качестве политико-экономического механизма объединения Европы, не допуская при этом занятия Германией лидирующей позиции в Европе (европейское политическое единство = франко-германское партнерство — французское величие — лидерство Германии, формула автора). Если бы Франция действительно была мировой державой, ей было бы несложно разрешить эти дилеммы в ходе выполнения своей главной задачи. Ни одно из других европейских государств, кроме Германии, не обладает такими амбициями и таким сознанием своего предназначения. Возможно, даже Германия согласилась бы с ведущей ролью Франции в объединенной, но независимой (от Америки) Европе, но только в том случае, если бы она чувствовала, что Франция на самом деле является мировой державой и может тем самым обеспечить для Европы безопасность, которую не может дать Германия, зато дает Америка (суверенная Европа = европейская безопасность — Америка, формула автора)». (5)
Таким образом, на пути к величию Франции стоит связанная тесными узами с Америкой Германия, призванная умерить амбиции французов. Бжезинский пишет: «Германия знает реальные пределы французской мощи. Франция намного слабее Германии в экономическом плане, тогда как ее военная машина (как показала война в Персидском заливе в 1991 г.) не отличается высокой компетентностью. Она годится для подавления внутренних переворотов в африканских государствах-сателлитах, но не способна ни защитить Европу, ни распространить свое влияние далеко за пределы Европы. Франция — европейская держава среднего ранга, не более и не менее. Поэтому для построения единой Европы Германия готова поддерживать самолюбие Франции, но для обеспечения подлинной безопасности в Европе Германия не хочет слепо следовать за Францией. Германия продолжает настаивать на том, что центральную роль в европейской безопасности должна играть Америка». (6)
Немного сложнее обстоят дела с независимой политикой Германии. Как отмечает Бжезинский, после воссоединения Германии фактические параметры европейской политики изменились. Особенно заметно были задеты отношения между Германией и Францией. Бжезинский пишет: «Объединенная Германия не только перестала быть младшим политическим партнером Франции, но и автоматически превратилась в бесспорно важнейшую державу в Западной Европе и даже в некотором отношении в мировую державу, особенно через крупные финансовые вклады в поддержку ключевых международных институтов. Новая реальность вызвала некоторое взаимное разочарование в отношениях Франции и Германии, потому что Германия получила возможность и проявила желание формулировать и открыто воплощать свое видение будущего Европы, по-прежнему оставаясь партнером Франции, но больше не являясь ее протеже». (7)
В новых условиях, когда роль Германии в европейских делах выросла, а роль Франции упала, Бжезинский особое внимание уделяет франко-германскому партнерству. Оно должно и дальше служить интересам Америки в Европе, но теперь уже как сдерживающий фактор для Германии, миссия которой в Европе не должна выходить за рамки искупления своей вины. Бжезинский пишет: «Франко-германское примирение, даже несмотря на неправильное его истолкование, стало, тем не менее, положительным событием в жизни Европы, и его значение трудно переоценить. Оно обеспечило создание прочной основы для успехов, достигнутых на настоящий момент в трудном процессе объединения Европы. Таким образом, оно также полностью совпало с американскими интересами и соответствовало давнишней приверженности Америки продвижению многостороннего сотрудничества в Европе. Прекращение франко-германского сотрудничества было бы роковой неудачей для Европы и катастрофой для позиций Америки в Европе». (8)
Но в большей степени, чем германо-французское сотрудничество, независимые амбиции Германии должны сдерживаться германо-американскими отношениями. По мнению Бжезинского, именно Германия является важнейшей геополитической фигурой на левом фланге евразийской шахматной доски. Соответственно на нее падает главная ответственность за проведения американской политики в Европе. Не случайно Бжезинский отводит Германии особую роль в продвижении Евросоюза и НАТО на Восток, в сдерживании Франции с ее заигрыванием с Россией, в поддержке демократических изменений в бывших союзных республиках, да и в целом в деле интеграции этих стран, и прежде всего в России, в западную цивилизацию и международный товарооборот.
В этом и ни в чем другом и должна состоять историческая миссия Германии, считает Бжезинский, соответствуя его главной формуле для континентальной Европы (немецкое искупление + американская безопасность = Европа + Америка). Он пишет: «После окончания холодной войны эта связь с Америкой стала для Германии еще важнее. В прошлом она защищала Германию от внешней, но непосредственной угрозы и была необходимым условием для конечного объединения страны. После развала Советского Союза и объединения Германии связь с Америкой стала «зонтиком», под прикрытием которого Германия могла более открыто утверждаться в роли лидера Центральной Европы, не создавая при этом угрозы для своих соседей. Связь с Америкой стала не просто свидетельством добропорядочного поведения, она показала соседям Германии, что тесные отношения с Германией означают также более тесные отношения с Америкой. Все это позволило Германии более открыто определять свои rеополитические приоритеты. Германия, которая прочно закрепилась в Европе и не представляла собой угрозы, оставаясь при этом в безопасности благодаря видимому американскому военному присутствию, могла теперь помогать освобожденным странам Центральной Европы влиться в структуру единой Европы. Это была бы не старая Центральная Европа времен германского империализма, а сообщество экономического возрождения с более дружественными отношениями между странами, стимулируемое капиталовложениями и торговлей Германии, при этом Германия выступала бы также в роли организатора в конечном счете формального включения новой
Центральной Европы в состав как Европейского Союза, так и НАТО». (9)
Преследование собственных национальных интересов Германии вызывает у Бжезинского особую озабоченность. Для него это была бы настоящая немецкая альтернатива в формировании будущего Европы. Бжезинский связывает подобные опасения со старыми немецкими представлениями о том, что Германия в состоянии сама обеспечивать европейский порядок, как это уже не раз бывало в прошлом. В 1996 году высказал подобную точку зрения Вольфганг Шойбле, лидер парламентской фракции ХДС в Бундестаге и возможный преемник канцлера Коля. По его словам, Германия больше не является «западным оплотом против востока; мы находимся в центре Европы», и подчеркнул, что «на протяжении Средних веков… Германия участвовала в создании порядка в Европе». Бжезинский объясняет, почему это так опасно для американской политики в Европе: «Согласно этим представлениям, Центральная Европа вместо того, чтобы быть регионом Европы, в котором Германия имеет экономический перевес, стала бы зоной явного немецкого превосходства, а равно и основой для более односторонней политики Германии по отношению к Востоку и Западу. Европа тогда перестала бы быть евразийским плацдармом для американского могущества и потенциальным трамплином для расширения глобальной демократической системы в Евразию». (10)
По существу геостратегия Бжезинского мало чем отличается от американской программы re-education, разработанной США специально для Германии сразу после окончания Второй мировой войны. Политическая реорганизация в западных зонах Германии в послевоенный период носила название «четыре Д»: денацификация, демилитаризация, децентрализация и демократизация. Была еще одна — пятая позиция «Д», а именно «деиндустриализация» Германии с целью предотвратить новое возрождение Германии как ведущей экономической державы. Например, «Директива JCS 1067» от апреля 1945 года предписывала оккупационным властям не предпринимать никаких шагов, «которые (а) могут привести к экономическому восстановлению Германии или (б) направлены на поддержание или укрепление немецкой экономики», за исключением сверхважных целей. (11)
Кстати, эта директива не была исполнена: она противоречила интересам США в связи с надвигающейся конфронтацией с Советским Союзом. Но остальные «четыре Д» программы re-education, которые, по словам эксперта по демократии Пауля Нольте, были созданы «для перевоспитания немцев в западном либеральном смысле», получили свободу действий. (12)
Подводя итог, можно с уверенностью сказать, что геостратегия США исключает любые попытки Германии и Франции самостоятельно строить будущее Европы — это противоречит логике построения однополярного мира под руководством Америки как единственной супердержавы. Идеал Бжезинского — это политически единая Европа, выступающая единым фронтом в геополитической игре на левом фланге Евразии. Только тогда главные ее архитекторы, Германия и Франция, могут рассчитывать на равноправное партнерство с Америкой. Бжезинский пишет: «Тогда Европа перестанет быть привилегированным, но все же младшим союзником, став равноправным партнером. А истинное партнерство означает разделение принятия решений, равно как и ответственности. … Не исключено, что в определенный момент единый и мощный Европейский Союз действительно может стать глобальным политическим соперником для Соединенных Штатов». (13)
* * *
Но до единой глобальной Европы, выступающей единым фронтом с Америкой в ее геополитической игре на шахматной доске Евразии, еще далеко: Европейский Союз так и не достиг политического единства. Национальные интересы членов европейского сообщества оказались слишком сильны, чтобы их можно было преодолеть за короткое время. Поэтому сегодня легче понять то, что происходит на политической арене Европы: не только Европейский Союз, но прежде всего Германия все последние годы плохо справлялись с возложенной на них ответственностью по созданию форпоста Америки на западе Евразии. Слишком часто Германия отклонялась от геостратегической линии США. Например, вместе с Францией и Россией выступила против войны в Ираке. Экономическое сотрудничество между Германией и Россией не переросло в предполагаемую демократизацию российского общества, наоборот, лишь укрепило экономический, военный и политический суверенитет Российской Федерации. Канцлер Герхард Шредер установил тесные контакты с Президентом Владимиром Путиным и дал добро на строительство Северного потока. Отличилась и Ангела Меркель со своим осторожным прагматизмом, согласившись на строительство Северного потока 2. Более того, в 2008 году на Конференции НАТО в Бухаресте она выступила против принятия Грузии и Украины в альянс, хотя на этом настаивали американцы. И т.д.
Этим во многом можно объяснить резкий поворот в политике Германии после заката политической эры Ангелы Меркель, в том числе охлаждение отношений с Россией, причем задолго до Специальной операции на Украине. За все надо платить, в том числе за проявленную самостоятельность в важнейших геополитических вопросах. Новое правительство в конфликте на Украине изо всех сил попыталось вернуть доверие США, но насколько ему это удастся в будущем — это большой вопрос. Можно сказать, что Германия не заслужила того, чтобы с ней обращались как с равным партнером: она по-прежнему испытывать на себе то снисхождение, с которым американцы привыкли разговаривать с партнерами, которые в той или иной степени остаются их вассалами. Дилемма Бжезинского по поводу того, как разговаривать с политическими элитами Германии и Франции — как с равными или как с младшими партнерами,- разрешилась явно не в пользу равноправия.
Понятен и начавшийся процесс деиндустрализации Германии, который американцы в интересах большой геополитики не стали проводить после окончания Второй мировой войны: зачем Америке сильная экономическая держава в Европе, если она не выполняет своей функции американского форпоста на западе Евразии? Это даже очень опасно для Америки, учитывая возможное сотрудничество между Германией и Россией.
1. Brzezinski, Zbigniew: Die einzige Weltmacht. Amerikas Strategie der Vorherrschaft, Kopp Verlag, 6. Auflage März 2019, S. 81.
2. Ebenda, S. 81, 94.
3. Ebenda, S. 81-82.
4. Ebenda, S. 82.
5. Ebenda, S. 85.
6. Ebenda, S. 85-86.
7. Ebenda, S. 87.
8. Ebenda, S. 86, 102.
9. Ebenda, S. 90.
10. Ebenda, S. 96-97.
11. Ebenda, https://de.wikipedia.org/wiki/JCS_1067#cite_ref-3
12. Paul Nolte, Die 101 wichtigsten Fragen: Demokratie, Verlag C. H. Beck, München 2015. S. 78.
13. Brzezinski, Zbigniew: Die einzige Weltmacht, S. 98.