Размышления Шмитта о войне и мире могли бы занять достойное место в дискурсе о мире через право, не будь немецкие правоведы так зависимы от официальной политики. Например, для Шмитта появление самолетов было уже достаточным для того, чтобы переосмыслить в целом понимание характера войны. С тех пор прошло достаточно много времени, появились новые средства ведения войны, включая беспилотники и гиперзвуковые ракеты. В корне изменился и характер войны, особенно в последнее время: война стала гибридной, многослойной, где на первое место вышли интернет, космическая связь, искусственный интеллект, цифровые технологии, современные методы военной пропаганды и многое другое, чего не знали войны прошлого века. Тем не менее военная терминология осталась в целом такой, какой она была в эпоху Холодной войны.
Отсутствие полноценного дискурса о войне и мире ведет к тому, что не специалисты по государственному или международному праву, а политики определяют, кто является агрессором и военным преступником, кто нарушает международное право и кого надо судить. Особенно это заметно на фоне тотальной политизации украинского конфликта, когда все попытки разобраться в правовых понятиях о войне теряются в общем остракизме России как агрессора. Взять, к примеру, статью профессора уголовного права и философии права Райнхарда Меркеля в газете FAZ под названием «Холодная ирония истории», опубликованной 8 апреля 2014 года, то есть сразу после выхода Крыма из состава Украины. Меркель пишет: «Аннексировала ли Россия Крым? Нет. Был ли референдум в Крыму и его выход из состава Украины незаконным с точки зрения международного права? Нет. Так было ли это законным? Нет; все это нарушило украинскую конституцию, но это не является вопросом международного права». (1)
Так просто и понятно с правовой точки зрения. Но попытка Меркель придать истинное юридическое значение тем терминам, которые столь охотно употребляют политики, не была услышана в Германии. До сих пор все говорят о присоединении Крымского полуострова к России не иначе как об аннексии. То же самое касается и многих других правовых терминов, которые западная политика использует в своих интересах, манипулируя (по выражению Брока) международным правом. В рамках учения Шмитта о войне и мире такая манипуляция просто невозможна.
Шмитт, как известно, особое внимание уделял смыслу каждого понятия и логике его развития, опираясь на складывающуюся в свое время интеллектуально-историческую ситуацию. Например, для него акт агрессии принципиально отличается от агрессивной войны. По его мнению, любая война, даже агрессивная, обычно является вторичным процессом, войной двух сторон. Акт агрессии, напротив, является односторонним актом. Вопрос о справедливой или несправедливой войне, включая агрессивную войну, в целом означает нечто совершенно иное, чем вопрос о справедливости или несправедливости конкретного акта агрессии, независимо от того, ведет ли этот акт агрессии к войне или все же будет вовремя остановлен. Нападение или защита — это не абсолютные, моральные понятия, а процессы, которые зависят от ситуации. Тот, кого сегодня считают агрессором, завтра может стать жертвой агрессии, и наоборот (пример — конфликт на Ближнем Востоке).
Это означает, что объявление агрессивной войны преступлением в принципе отличается от реакции на акт агрессии, например, когда одна из сторон произвела первый выстрел. В первом случае автора, исполнителя или виновника войны невозможно четко определить, в то время как во втором случае остается надежда на то, что дальнейшее разжигание агрессивной войны будет приостановлено. По мнению Шмитта, ограничение акта агрессии целесообразно и даже необходимо именно для того, чтобы избежать поиска ответа на трудный вопрос о justa causa, то есть о том, кто виноват в развязывании войны и для кого она справедливая. Внешний и формальный характер такого метода разрешения конфликта необходим для того, чтобы как можно быстрее остановить акт агрессии и дальнейшее применение силы, с тем, чтобы избежать перехода акта агрессии в агрессивную войну.
Не в этом ли заключается высшее искусство прекращения войн, об отсутствии которого сегодня с сожалением говорит Лотар Брок?
Как известно, Шмитт высоко ценил достижения Европейского международного права, Jus publicum Europaeum, которому как раз и удалось разрешить сложнейшую проблему justa causa (причина войны). Война как таковая не запрещалась, все враждующие между собой европейские страны считались justus hostis (справедливые враги), а потому перед ними не стоял трудно разрешимый вопрос о jus ad bellum (право на войну). Основное внимание было сконцентрировано на проблемах jus in bello (правила ведения войны). Благодаря дипломатии, многочисленным мирным конференциям и принятых на них протоколам, направленных на правовое регулирование международных отношений европейцам до Первой мировой войны удалось высоко поднять планку искусства сдерживания войн и их гуманизации.
Важнейшую роль в этом процессе играли юристы. Шмитт пишет: «Переход от конфессиональной, международной гражданской войны XVI и XVII веков к «войне по форме», то есть войне государств в рамках европейского международного права, совершил чудо. Выйдя из кровавой бани религиозных войн, европейское государство, а вместе с ним и доведение всех национальных войн до чисто межгосударственных войн, стало произведением искусства человеческого разума. Конечно, это потребовало кропотливой юридической работы». (2)
Более того, на примере континентальной Европы Шмитт лишний раз подтвердил в общем-то очевидный тезис, который много лет спустя высказал Брок, отвергая претензии США на роль мирового арбитра, а именно, что порядок в мире может быть достигнут только путем коллективных действий. Шмитт пишет: «В истории европейского международного права между государствами все крупные территориальные изменения, новые образования государств, декларации о независимости и нейтралитете возникали или, по крайней мере, санкционировались в виде коллективных соглашений на европейских конференциях. Нейтральный статус государств — Швейцарии в 1815 году и Бельгии в 1831/39 годах — это прежде всего вопрос коллективных соглашений между ведущими европейскими державами, с целью дать определенным территориям особый статус в международном праве, при котором они перестают быть театрами военных действий. Коллективные договоры великих европейских мирных конференций — 1648, 1713, 1814/15, 1856, 1878, 1885 (Конголезская конференция) — определили отдельные этапы развития этого международного права как пространственного порядка». (3)
Что это, если не реализация на практике идеи мира через право?
Американцы, переняв у европейцев после Первой мировой войны ведущую роль в формировании нового миропорядка, поставили своей целью отменить войну как таковую, опираясь на свой идеал свободы и мира — в противовес Европе, которая, по их мнению, погрязла в войнах и коррупции. Лига Наций, созданная после Первой мировой войны с целью урегулирования международных конфликтов путем арбитража и обеспечения коллективной безопасности в долгосрочной перспективе, должна была воплотить этот идеал в жизнь. Американский идеал запрета войны должен был стать новой правовой основы мира во всем мире, единым идеалом глобального Запада, где царят закон и мир. Но безуспешно! На основе анализа переходного периода от Jus Publicum Europaeum к новому миропорядку после окончания Первой мировой войны Шмитт делает, пожалуй, свой самый важный вывод: гарантией мира является не отмена войны, а ее сдерживание.
В основе неудачи Лиги Наций с ее идеалом отмены войны лежала, по мнению Шмитта, дилемма между юридическо-формальной трактовкой запрета войны и политико-морально-объективным решением основных проблем, связанных с причинами войны, таких как перевооружение и безопасность. Дело в том, что все эти объективные проблемы, к которым Шмитт относит также пацифизм как мирное разрешение вопросов войны, — это сфера не только судебной власти, но и политики и морали, где задействованы не только юристы, но и общественное мнение широких масс населения. Однако многие люди воспринимают юридические термины как искусственный формализм, в том числе абстрактное юридическое представление о justa causa. Под подозрение абстракции попадают и другие понятия о войне, такие как justus hostis, то есть справедливый враг, который иметь право на защиту, или агрессор, или старое положение о том, что нападение — это лучшая защита.
Лига Наций так и не смогла справиться с этой дилеммой. По мнению Шмитта, в 1920-1924 в Лиге Наций было предпринято немало попыток для укрепления системы предотвращения войн, однако согласия относительно того, что считать нападением, агрессивной войной и, в частности, что является международным преступлением, так и не было достигнуто. Женевский протокол от 2 октября 1924 года действительно содержит предложение о том, «что агрессивная война является международным преступлением», но, по словам Шмитта, ни один из проектов Протокола не был совершенен. Да и сам протокол так и не вступил в силу: он провалился в результате сопротивления Великобритании, из-за соображений, что формальное определение агрессии не способно решить главный вопрос: служит ли военная акция оборонительным целям или нет. (4)
Сознательное уклонение от четкого прояснения важных терминов войны и особенно вопроса о том, кто виноват в развязывании войны, и определило судьбу Лиги Наций. По мнению Шмитта, запрет войны и объявление войны преступлением, которые в то время были привязаны к трудным юридическим оговоркам, не означали элементарного устранения опасности войны. Таким был горький опыт всех европейских народов в хаотичный период с 1919 по 1939 год.
То, с какой легкостью общественное мнение на Западе сегодня возлагает вину за украинский кризис и за мировой кризис в целом только на Россию, ясно показывает, что старая дилемма между правовыми основами войны и их политическим толкованием еще не преодолена. Отказ от войны как новая модель миропорядка ставит политику и мораль выше юстиции и тем самым мешает, даже сознательно, обсуждать в обществе основные проблемы войны. В результате этого вопросы войны переходят из сферы правосудия в сферу формирования общественного мнения, где особую роль играют средства массовой информации. Для держав-победительниц эта роль СМИ особенно важна, поскольку позволяет утвердить их авторитет в вопросах войны, особенно в вопросе о том, какую войну нужно считать справедливой, а какую нет. Печальный опыт межвоенного периода с 1919 по 1939 год сегодня, кажется, полностью забыт.
Как и Лига Наций, ООН в своих многочисленных документах так и не смогла освободиться от формализма в определении важнейших понятий международного права, в том числе такого ключевого понятия, как агрессия. Свидетельством тому может служить Резолюция Генеральной Ассамблеи ООН от 14 декабря 1974 года, которая гласит: «Агрессией является применение вооруженной силы государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости другого государства, или каким-либо другим образом, несовместимым с Уставом Организации Объединенных Наций, как это установлено в настоящем определении». (5)
Такое определение агрессии не способно решить главный вопрос, о который в свое время споткнулась Лига Наций: служит ли военная акция оборонительным целям или нет? Конечно, члены ООН должны воздерживаться от применения военной силы, в этом заложен главный принцип правового регулирования международных отношений. Но без учета justa causa все рассуждения о нарушении действующего международного права бессмысленны. Каждая из сторон может сослаться на международное право, доказывая свою правоту: для одних это принцип «первого выстрела», для других — право на самооборону, если под самообороной понимать реальную угрозу существованию государству, а не формальный принцип первого выстрела.
Война на Украине — наглядный тому пример. На Западе российскую специальную операцию на Украине называют не иначе как «противоречащую международному праву», часто без ссылки на специальные военные операции США и НАТО в Югославии, Ираке, Ливии, Афганистане. С точки зрения Запада — это агрессия, с точки зрения России — самооборона, имеющую свою предысторию и факты, доказывающие необходимость применения против Украины превентивных мер. Проект «Анти-Россия», раздуваемый правителями Украины при покровительстве Запада, активная милитаризация страны, нацеленная на Восток, концентрация войск на Донбассе к началу 2022 года, намерения Зеленского вернуть Украине статус атомной державы и его план «Б» по решению крымского вопроса: это и многое другое не оставили России другого выбора, кроме как напрямую вмешаться в гражданскую войну на востоке Украины, чтобы тем самым избежать еще более кровопролитной войны.
Уже в самом начале военного конфликта была возможность его остановить (стамбульские переговоры в марте 2022 года). Другими словами, проявить высшее искусство дипломатии, не допустив перерастания конфликта в полноценную агрессивную войну. Но судьбу конфликта решали не на заседаниях Совета Безопасности, как это предусмотрено Уставом ООН, а за закрытыми дверями западных правительств. Конфликт перерос в прокси-войну, то есть в военную конфронтацию между Западом и Россией, где крайним оказался народ Украины. Запад и Россия имеют достаточно военных ресурсов, чтобы противостоять друг другу, вплоть до атомного оружия. Ограниченными являются лишь людские ресурсы, то есть солдаты, где явное преимущество имеет Россия. Пытаясь нанести России стратегическое поражение и накачивая Украину оружием, Запад тем самым ставит на грань выживания сам украинский народ. (См. также «Запад сам втягивает себя в безвыходную ситуацию»)
Одно из главных заблуждений, которое охотно поддерживают западные политики и СМИ, — это то, что Россия не имела права начинать военные действия против Украины, так как это запрещено Уставом ООН. Но сам Устав не запрещает военные действия. Это понятно любому юристу, в том числе Броку, который пишет: «Хартия провозглашает общий запрет на насилие и устанавливает обязанность соблюдать мир в соответствии с запретом на насилие». Провозглашать запрет на насилие или запрещать его— это все же два разных понятия. Устав ООН не запрещает применение военной силы: оно допустимы в случае самообороны, то есть допустимо как таковое. Это записано в Статье 51 Устава ООН: «Настоящий Устав ни в коей мере не затрагивает неотъемлемого права на индивидуальную или коллективную самооборону, если произойдет вооруженное нападение на Члена Организации, до тех пор пока Совет Безопасности не примет мер, необходимых для поддержания международного мира и безопасности».
Формальный повод для самообороны, то есть для легитимного применения военной силы, согласно Устава ООН, — это вооруженное нападение противника, свидетельством которого является произведенный им первый выстрел. Но для того, чтобы формально обосновать применение силы в качестве самообороны, можно организовать и провокацию, чтобы в первом выстреле обвинить противоположную сторону. В этом и состоит проблема: в определении того, кого считать агрессором, ООН опирается на принцип первого выстрела, хотя этот принцип не дает ответ на то, является данная акция нападением или самообороной. Хорошо спланированной военной провокации достаточно, чтобы объявить противнику полномасштабную войну. Классический пример — нападение фашистской Германией на Польшу первого сентября 1939 года. Поводом для объявления войны послужила инсценировка нападения Польши на немецкую радиостанцию в городе Глайвиц 31 августа 1939 года. Но можно и не планировать провокацию, а просто ввести общественность в заблуждение, как это сделало, например, правительство США в 1964, использовав Тонкиинский инцидент (якобы северовьетнамские катера несколько раз беспричинно обстреляли два американских военных корабля в Тонкинском заливе) для того, чтобы напрямую вступить в войну с коммунистическим Вьетнамом. И так далее.
После окончания Холодной войны роль провокаций для обоснования применения военной силы лишь возросла — в основном за счет расширения сферы «гуманитарной интервенции» в борьбе со всемирным «злом». Дорогу им расчищает практика, ставшая на Западе в последнее время обыденной, а именно полностью игнорировать принцип презумпции невиновности. Виновника преступления объявляют заранее, то есть до начала расследования, а значит, борьбу с ним можно смело объявлять легитимной, особенно в условиях полного контроля над средствами массовой информации. Запоздалые сомнения в правдивости инцидентов, послужившие основанием для борьбы со «злом», а то и их полное опровержение, уже не играют никакой роли: злодей назван и должен быть наказан. Перечень таких наказаний без доказательств достаточно обширен: инцидент в Рачаке в 1999 году, послуживший поводом для бомбардировки Югославии; пробирка Колина Пауэлла как обоснование для войны с Ираком; обвинение правительства Сирии в применении химического оружия, чтобы оправдать военную интервенцию; целая серия обвинений России в самых страшных грехах, начиная с отравления Скрипалей и Навального до инцидента в Буче, сделанных наспех и в одностороннем порядке.
Правительство России, объявив 24 февраля 2022 года о начале специальной военной операции на Украине, не стало ссылаться на принцип первого выстрела, хотя оснований для этого у него было предостаточно. Например, в 2014 году украинская армия не раз обстреливала российских пограничников, что могло стать предлогом для легитимного, согласно Устава ООН, ввода российских войск на территорию Донбасса. Естественно, власти Украины сразу же поспешили заявить, что это были российские провокации, но какое это имело значение в условиях, когда принцип презумпции невиновности в международных отношений больше не действовал. Россия, не дожидаясь расследований, могла вполне законно объявить войну Украине, исходя из легитимного права на самооборону.
Впрочем, это не изменило бы взятый Западом курс на дискриминацию России, чему свидетельством стала Грузинской войны 2008 года. В то время Грузия, проиграв начатую ею войну, требовала осуждения России как агрессора. Но Международный суд в Гааге в решении от 15 октября 2008 года отклонил это требование, тем самым подтвердив, что Россия действовала в рамках применимого международного права. Тем не менее в восприятии Запада, благодаря СМИ, Россия и по сей день остается агрессором в грузинской войне, а Грузии отведена роль жертвы. Также и в конфликте на Украине реакция Запада на любые действия России была предопределена: она в любом случае была бы объявлена агрессором.
Не спасло Россию от обвинений в агрессии и ссылка на так называемые прецеденты в международной политике. Присоединение Крыма к России опиралось, в частности, на прецедент в Косово, когда часть западных стран, вопреки международному праву, признало независимость Республики Косово. Но, признавая независимость косоваров, Запад категорически отказал в этом праве крымчанам. Российская специальная операция на Украине, с точки зрения формального определения агрессии, противоречит международному праву, впрочем, как и специальные операции США и ее сателлитов в Югославии, Ираке, Ливии, Афганистане. Но агрессором, в глазах Запада, остается только Россия.
Судьба Лиги Наций, не сумевшей решить проблему justa causa, могла постигнуть и ООН, если бы Совет безопасности не обладал правом вето. Присутствие в Совете безопасности двух конфликтующих между собой сторон сдерживало в эпоху Холодной войны разрастание конфликтов в затяжные агрессивные войны, способные перерасти в новую мировую войну. Во время Холодной войны проблема justa causa решалась через баланс сил двух мировых держав. Это было время прокси-войн (Korea, Vietnam, Afghanistan), когда обе державы выясняли между собой отношения на территориях других государств, то есть в ходе внутригосударственных войн, формально не вступая в прямую конфронтацию (урока Карибского кризиса им хватило надолго).
* * *
После развала Советского Союза американский идеал отмены войны получил второе дыхание, найдя свое воплощение в реализации плана по построению однополярного мира. Исходя из того, что демократии между собой не воюют, Запад пытается демократизировать — естественно, по своему образцу — весь мир, в надежде, что в этом новом мире не останется места для войн и конфликтов. Но если раньше западная демократия пробивала себе дорогу сама (известны три волны демократизации), то сегодня она натолкнулась на глухую стену противостояния, которую Западу приходится пробивать всеми имеющими у него средствами, часто в ущерб сложившихся за последнее сто лет законам и правилам. Так что Шмитт оказался прав, когда предупреждал, что отмена войны без ее реального сдерживания приведет лишь к новым и, вероятно, худшим видам войны, рецидивам гражданской войны и другим видам истребительных войн. Что, собственно, мы сегодня и наблюдаем. (См. «Сегодня, сто лет спустя»)
Но глубинное изменение проблем, связанных с войной и миром, еще не стало темой широкой общественной дискуссий, по крайней мере в Германии. И это несмотря на то, что роль новых форм ведения войны, включая информационную и гибридную войну, приобрела значение, во многом определяющее суть и характер самой войны. Для Карла Шмитта это стало бы поводом для основательного переосмысления проблем войны и мира, но не для западных юристов. Молчит и ООН. Например, такие понятия как «soft power» (мягкая сила) и «regime change» (смена правительств) давно вошли в лексикон международных отношений, но в документах ООН они пока не нашли своего юридического толкования, хотя и противоречат Уставу ООН. Ведь soft power и regime change подразумевают если не прямую, то косвенную угрозу политической независимости государства, то есть политическую агрессию, нарушая при этом важнейшую правовую основу Устава, которая гласит: «Организация основана на принципе суверенного равенства всех ее Членов». (6)
Америка и Запад в целом, пользуясь слабостью России, пытаются обнулить те достижения международного права, которые были достигнуты в ходе Холодной войны. ООН уже не пользуется тем авторитетом, каким он пользовался раньше. Да и каким авторитетом может пользоваться организация, отвечающая за соблюдение международного права, если она говорит с политиками не на своем языке, а на языке политиков, избегая, например, дать конфликтам на Украине или на Ближнем Востоке их юридическое, а не политическое значение.
Не прекращаются также попытки отодвинуть на второй план роль Совета безопасности, который несет, согласно Устава ООН, главную ответственность за улаживание международных конфликтов. В 1999 году НАТО взяло на себя право самой разобраться с гражданским конфликтом в Югославии, без какого-либо участия Совета Безопасности. В эпоху Холодной войны это было бы просто немыслимо, в худшем случае привело бы мир к очередной прокси-войне. Точно также поступили США в 2003 году, напав на Ирак. С тех пор центр принятия решений по поддержанию международного мира и безопасности перекочевал из ООН в кабинеты правительства США. Конфликты на Украине и на Ближнем Востоке тому наглядное доказательство.
Грузинская война 2008 года стала первым межгосударственным конфликтом, где Россия впервые, после развала СССР, заявила о своей готовности военным путем отстаивать свои интересы. Это была первая прокси-война после окончания Холодной войны — при активной поддержке правительства Саакашвили со стороны США. Но полномасштабной прокси-войной между США и Россией стал конфликт на Украине. Уже сам этот факт возвращает мир к той исторической ситуации, которая существовала до распада Советского Союза, и вселяет надежду, что мировой баланс сил, который в эпоху Холодной войны удерживал мир от атомной катастрофы, наконец-то восстановлен. (См. также «Война на Украине должна предотвратить третью мировую войну»)
Таким образом, российская военная операция на Украине способствует тому, чтобы действующее международное право, каким оно было до развала Советского Союза, вернула себе утраченную силу. Следовательно, у ООН вновь появился шанс вернуть себе реальную роль третейского судьи в международных отношений, которую США — на основании того, что ООН плохо с этой ролью справляется — пытается у нее отобрать. Пожалуй, это даже важнее, чем те задачи, которые поставила перед собой Россия на Украине: демилитаризация и денацификация страны при ее отказе от вступления в НАТО.
Еще более грандиозная задача — это создание в будущем такой правовой системы международных отношений, которая бы остановила скатывание мира в тотальную конфронтацию. В геополитике это называется борьбой между двумя концепциями построения нового миропорядка: однополярного и многополярного миров. В терминах философии права эта борьба еще только формируется. Но легко догадаться, что американский идеал отказа от войны как раз и является идейным вдохновителем концепции «управляемого хаоса»: только так Америка может обеспечить себе планетарную гегемонию. Следовательно, альтернативой этому идеалу могла бы стать концепция сдерживания войн, досконально изученная Карлом Шмиттом на примере Jus publicum Europaeum.
Эта концепция вполне может стать правовой основой многополярного мира. Во-первых, она опирается на вышеупомянутую философскую школу международного права, представителями которой были великие мыслители Возрождения, включая Руссо, Канта и Гегеля. Во-вторых, она содержит в себе принципы международных отношений, которые в последнее время Запад, в погоне за своим идеалом, пытается разрушить. (См. «Формула мира Карла Шмитта»)
Мировой порядок в 21-ом веке, основанный на принципах Jus Publicum Europaeum, вполне возможен, если вместо суверенных государств старой Европы, составлявших фундамент европейского порядка, взять за основу большие пространства (Großräume), как их определял Карл Шмитт. О больших культурных пространствах писал и известный американский политолог Сэмюэль Хантингтон, утверждая, что конфликты будущего — это конфликты как раз между такими большими пространствами.
Это означает, что конфликтов и даже войн в будущем не избежать, но улаживать их будет уже не одна Америка, а мировые державы — как признанные justus hostis и равноправные актеры в мировой политике. Сама война перестанет быть незаконной, но должна будет подчиняться правилам и методам на основе равенства всех сторон. Мировые державы будут следить за тем, чтобы любая агрессия не смогла перерасти в тотальную агрессивную войну и чтобы гегемония во всех ее формах перестала существовать.
По сути этот процесс уже начался, приобретая конкретные очертания. Российская спецоперация на Украине возвращает России утраченный статус justus hostis: от полного отказа считаться с интересами России Запад постепенно переходят к пониманию того, что с Москвой все же придется договариваться. Китай, Индия, Россия и другие страны все больше и больше перенимают на себя ответственность по улаживанию международных конфликтов: в Сирии и Нагорном Карабахе, на границе между Кыргызстаном и Узбекистаном, между Афганистаном и Таджикистаном, между Китаем и Индией, в конце концов, между Россией и Украиной. Страны БРИКС становятся локомотив в реализации концепции многополярного мира, притягивая к себе все больше стран со всех континентов. Их приверженность к принципам равноправия и независимости, отточенных в конкурентной борьбе с западным миром, — гарантия того, что эти принцип будет распространяться и на все другие страны. Как раз то, что в западном мире, построенном на гегемонии США, просто невозможно представить.
Так что за идеей мира через право, за судьбу которой так переживает Лотар Брок, стоит будущее. Эта идея, которая полностью соответствует концепции сдерживания войн, четыре века оберегала Европу от войн на уничтожение, пригодится и сегодня — в качестве правовой основы при построении многополярного мира. Великие идеи не умирают, а всегда возвращаются, пусть и в другом обличье.
2. Carl Schmitt, Der Nomos der Erde im Völkerrecht des Jus Publicum Europaeum, Duncker&Humbolt GmbH, Berlin, 5. Auflage 2011, S. 123.
3. Ebenda, S. 162.
4. Ebenda, 245-246-
5. https://www.un.org/ru/documents/decl_conv/conventions/aggression.shtml
6. Ст. 2 Устава ООН