Такая цель — естественный результат быстрого экономического роста. Хантингтон отмечает: все великие державы — Великобритания и Франция, Германия и Япония, Соединенные Штаты и Советский Союз — демонстрировали внешнюю экспансию, уверенность в себе и империализм одновременно с быстрой индустриализацией и экономическим ростом или сразу после них. По мнению Хантингтона, нет никаких оснований полагать, что приобретение экономической и военной мощи не приведет к аналогичным последствиям в Китае. Его история и культура, его традиции, его размеры и экономический динамизм, а также его самовосприятие побуждают Китай стремиться к гегемонистской позиции в Восточной Азии. Если Китай сможет сохранить высокий уровень экономического роста в XXI веке, сохранить свое единство в эпоху после Дэнга и не будет парализован войной за преемственность, он, вероятно, попытается реализовать названный выше вариант. (1)
Преуспеет ли она в этом, рассуждает Хантингтон, зависит от реакции других участников восточноазиатской игры за власть. Восточная Азия с ее шестью культурами, восемнадцатью странами, быстро растущей экономикой и огромными политическими, экономическими и социальными различиями между обществами может организовать в начале XXI века свои международные отношения одним из нескольких очень разных способов. Например, можно предположить, что между большинством крупных и средних держав региона может возникнуть чрезвычайно сложная сеть отношений сотрудничества и конфликтов. Или может сформироваться многополярная международная система великих держав, в которой Китай, Япония, США, Россия и, возможно, Индия будут уравновешивать друг друга и конкурировать между собой. В качестве альтернативы, в политике Восточной Азии может доминировать продолжающееся биполярное соперничество между Китаем и Японией или между Китаем и США, при этом другие страны могут присоединиться к одной из сторон или предпочесть неприсоединение. (2)
Таким образом, Хантингтон на примере Восточной Азии формулирует возможное построение нового мирового порядка: многополярной международной системы великих держав, в которой великие державы уравновешивают друг друга. Однако он не распространяет такую систему на весь мир: слишком велик его страх перед изменением баланса сил в пользу Китая. Он считает, что азиатская модель иерархии власти, основанная на конфуцианских представлениях о тщательно организованном иерархическом обществе, кардинально отличается от европейской модели баланса сил в международной политике. Согласно традиционному китайскому мировоззрению, на небе нет двух солнц, а на земле не может быть двух императоров. Как следствие, китайцы никогда не были сторонниками многополярных или даже многосторонних концепций безопасности. Функционирующая система баланса сил, которая исторически была характерна для Европы, была чужда Азии. Поскольку Китай определил США в качестве своего главного врага, Америка будет выступать в качестве основного противовеса и стремиться к сдерживанию Китая. Такая роль соответствовала бы традиционным интересам США, направленным на предотвращение доминирования одной державы в Европе или Азии. В американских интересах — быть готовыми к возможной войне, чтобы предотвратить доминирование Китая в Восточной Азии. (3)
Таким образом, Хантингтон формулирует очень важное условие для мирного и гармоничного мироустройства в будущем: сохранение баланса сил в соответствии с европейской традицией. Теперь становится более понятным его тезис о локальной политике, которая является политикой сохранения этноса, и о мировой политике, которая является политикой цивилизаций. Культурные круги, то есть цивилизации, ведут себя как великие империи (Римская, Азиатская и другие), которые во внутренней политике стремятся к единой культурной идентичности, сглаживанию всех конфликтов и мирному сосуществованию, а во внешней политике оптимальным вариантом для них становится сохранение баланса сил.
1. Huntington, Samuel P.: Kampf der Kulturen. Die Neugestaltung der Weltpolitik im 21. Jahrhundert, Wilhelm Goldmann Verlag, 2002, S. 369-371.
2. Ebenda, S. 369-370.
3. Ebenda, S. 375-376, 379-380.